Химера в пустоте

Новый роман знаменитого итальянца Умберто Эко «Баудолино», новый роман знаменитого итальянского филолога, медиевиста и писателя-постмодерниста Умберто Эко, вышел в свет в 2000 году, однако на русский язык был переведен далеко не сразу, и русское издание (СПб.: «Симпозиум», 2003.) в продажу поступило только недавно. Что, в сущности, неудивительно: тексты Умберто Эко построены на такой сложной игре слов, понятий, других текстов, что трудно представить, как это всё переводили. Например, в послесловии к роману переводчик Елена Костюкович говорит, что успех был почти гарантирован остросюжетному роману с историческим фоном позднего средневековья.

Действительно, Умберто Эко уже написал один «средневековый» роман — «Имя Розы».
Успех его не мог не обнадежить, однако это еще не повод для повтора. Впрочем, повтора как такового и не было: Эко снова использовал средневековый антураж — крестовые походы, Фридрих I Барбаросса и т. д. — для выражения совсем другой идеи.

«Баудолино» — это книга о писателе. В сущности, ничего нового — книг таких множество... Но средневековье — эпоха первых писателей, эпоха начала европейской литературы. Поэтому первая глава романа Эко, «Баудолино пишет впервые», являет собой не что иное, как рискованный стилистический эксперимент, когда автор изображает косноязычные потуги перевести устную разговорную речь в письменную, литературную.

Этот первый свой пергамент Баудолино, исписавший с тех пор множество других листов, носит с собой как амулет. Так, филолог Эко подчеркивает значимость древнего письменного документа вне зависимости от его содержания. Действительно, какую бы информацию ни содержал текст, со временем она все равно обесценится, и тогда можно будет, не отвлекаясь на детали, увидеть самое главное — как живая, подвижная, изменчивая устная речь превращается в письменный текст, не подверженный никаким переменам. Ведь, если бы перемены были возможны, зачем Эко включать в первую рукопись Баудолино фрагменты латинского трактата, которые Баудолглю «не смог соскоблить»? Здесь Эко указывает читателю на родство всех текстов вообще и на происхождение европейской письменной культуры из латинской традиции, а еще мы видим, как новый текст рождается из грубого подражания старому, классическому.
Грубым же выглядит текст Баудолино не только из-за просторечной лексики: язык его содержит минимум украшений, эпитетов или сравнений, предложения короткие, нерас-пространенные, и речь получается отрывистой. Это потому, что основная цель нехудожественной речи — быстрая и точная передача информации, длинные рассуждения и описания — там неуместны. Неуместен там и т. н. «художественный вымысел», именуемый в этом случае ложью. А между тем Баудолино — лжец, однако лжец, наделенный особым даром: его ложь настолько удобна и желательна для окружающих, что сразу же становится правдой. Ее либо воплощают в жизнь, либо принимают на веру и распространяют, как в случае с рассказом Баудолино о чудесах-mirabilia «Вечного города» Рима: чудес Баудолино не нашел, но все ждали рассказа, и он выдумал их.

«Потом, — вспоминает Баудолино, — и дня не проходило, чтобы я не слышал о mirabilia Рима». Если сначала речь идет о лжи маленькой, локальной, как явление святого местного значения, то, отправившись на обучение в Париж, Баудолино выдумывает более серьезные вещи. Такие, как письма возлюбленной, о которых она и не слыхала, но кто в это поверит, найдя их через много лет в библиотеке Сорбонны? Или школярская проказа, выдуманные книги с самыми несообразными названиями, которых не было и быть не могло — и вот серьезные ученые начинают эти книги разыскивать и на них ссылаться -иначе говоря, книги материализуются. А что, кто-то может поручиться, что средневековые трактаты, не дошедшие до нас, но упомянутые в других источниках, действительно существовали? Однако важно отметить, что ложь Баудолино не злонамеренна, просто как сочинитель он не в состоянии отделить то, что было, от того, чего не было. И как это сделать, если выдумки немедленно воплощаются? Св. Иоанн Лествичник говорил, что ложь — это то, чего нет. Но как быть, если ложь воплощается в текст, который уж точно есть, и заверяется свидетельствами очевидцев? Существует ли то, чего на свете нет, но во что все верят? В тексте — бесспорно, но все же вера в несуществующее — ложная вера. Роман Эко построен на знаменитом «парадоксе лжеца»: все критяне лжецы, сказал критянин. Баудолино сам признался, что он лжец... Кстати, под вопросом и бытие самого Баудолино, не случайно последняя глава так и называется — «Баудолино больше нет». И описана там не смерть Баудолино, а решение византийского летописца Никиты не упоминать про него. Смерть возможна для живых, а Баудолино исчезает из текста, значит, его и не было. А вот историограф Никита Хониат — реальное лицо, и это значит... Да нет, ничего это не значит. Мог существовать Баудолино, а мог не существовать Никита. Откуда мы о них знаем? Из книг. Ими же и написанных. Как тут не вспомнить, что постмодернизм есть недоверие к метарассказам.

Любой ненаучный текст есть комбинация правды и вымысла, и отделить их можно только опытным путем. Здесь причины скептицизма в науке, именно поэтому первые ученые повторяли опыты друг друга. История же опыту недоступна, так что ее делают не народы и не герои, а сами историки. И добросовестный историк может вполне добросовестно заблуждаться. Но не только историк. В путешествии Баудолино встречает наряду с реальными животными зверей совершенно фантастических. Василиски, исхиаподы, человекоядные гиппопотамы, гребешковые змеи (а вот это, кажется, есть), метацыплинарии (вот уж кого точно нет)... А почему, собственно, нет? Если и нет, так, может, были. Читая о людях, животных, странах, часть из которых уже знакома, а часть совершенно невероятна, начинаешь понемногу терять контакт с окружающим миром (давняя мечта поклонников компьютерной виртуальной реальности). Именно такую суб-реальность любит создавать Эко в своих романах. Действительно, все они остросюжетные, но все-таки их истинное место действия — не средневековая Европа и даже не мифическое царство пресвитера Иоанна, а внутреннее пространство человеческого сознания. И сюжет, и интрига, и большинство героев живут только в сознании автора, в воображении читателя, в тексте мировой литературы. В полном соответствии с идеями постмодернизма Эко в своем романе представляет читателю единый Текст мировой культуры. Здесь нашлось место для Конан-Дойла и для Кретьена де Труа, для памятных только специалистам средневековых куртуазных романов и для эзотерических легенд, доживших до сегодняшнего дня, и очень много для чего еще. Для «культурного человека» (то есть человека культуры) жить в таком мире — это мечта.

Мир романов Эко интересен и опасен, противоречив и логичен, красив, причудлив, экзотичен... И все-таки он иллюзорен. Интеллектуальный мир населен моделями, логическими конструктами, цитатами, а по сути призраками; таким образом, он пуст.
Известно, что свято место пусто не бывает. Правильно, не бывает: там поселяются бесы.
Говорят, книги Эко направлены против конспирологов и конспироманов, любителей выискивать тайные смыслы истории и др. Однако, по замечанию переводчика, именно от этих людей Эко получил сотни восторженных отзывов на «Маятник Фуко» (пожалуй, самый странный свой роман). Дело тут, скорее всего, в том, что своеобразная логика создателей альтернативных наук (истории, астрономии и т.д.) знакома Эко не понаслышке — он сам пользуется подобной. Трудно однозначно оценить значение этого писателя: в конце концов, литература опирается на объективную реальность лишь отчасти...

Может ли Химера, жужжащая в пустоте, пожирать интенции второго порядка? Не знаю, но многим очень хотелось бы узнать.