Елка в Шепотках

Странно, конечно, но Макс помнил празднование Нового года в Утикаче. Странно, потому что тогда Макс был слишком маленький, чтобы помнить, а он помнил. Воспоминания были отрывистыми и смутными. В тот далекий довоенный год отец привез Макса в гости к столичным родственникам. Дядюшка Макса, его кузины и отец вышли в новогодний вечер на главную площадь, как и остальные жители столицы, чтобы увидеть большую императорскую елку. Все улыбались, пели веселые песни, кричали ура. Пьяные скоморохи с красными носами дарили детям мандарины и шоколадных зайцев в золотистой фольге. Елка была великолепная: вся в гирляндах, шарах, с огромной серебряной звездой на макушке. Было шумно и весело. Неожиданно все замолчали и повернулись в одну сторону. Заиграла торжественная музыка, старшая кузина вдруг расплакалась, лица дяди и отца застыли в безмолвном восхищении. На площадь выехал на сером в яблоках жеребце человек с окладистой седой бородой, и Макс подумал, что это, должно быть, настоящий Дед Мороз. Отец больно сжал руку Макса, наклонился и тихо прошептал: запомни этого человека. Это наш император. Но Макс почему-то не запомнил лица императора. Зато в его память навсегда впечатались красивые черные мундиры сопровождавших его лейб-гвардейцев. Император вынул саблю из ножен, что-то крикнул, взмахнул рукой и в этот момент елка осветилась яркими разноцветными огоньками. Потом был салют и танцы, ужин в дядюшкином доме, и кузина Анна подарила ему игрушечных солдатиков.

Макс закурил. Еще несколько часов оставалось до приезда инспектора, и это время надо было как-то убить. «Марте позвонить...» — безразлично подумал Макс, дотянулся до телефона, нерешительно побарабанил двумя пальцами по черному гладкому корпусу, передумал и уронил голову на руки. Ничего не происходит. Вчера ничем не отличается от сегодня, и завтра будет все то же самое. Он сидел, погруженный в размышления, какое-то время, пока в его кабинет не вошел начальник охраны Крот. Крот был маленьким, жирным, его уродливый череп сразу выдавал в нем ублюдка. Он был наполовину скорцом, но дед его служил в канцелярии, и по его ходатайству его все-таки устроили сюда, в лагерь. Он подошел к столу, вытянулся по струнке, насколько позволяло его нелепое телосложение, и гаркнул:

— Разрешите обратиться, господин поручик! Макс поднял голову, с презрением посмотрел на Крота и процедил сквозь зубы:

— Ну?

— Документы, господин поручик. Необходима ваша подпись, господин поручик.

Крот протянул Максу стопку бумаг, и пока тот расписывался, заискивающе поклонился и спросил:

— Как Вам спалось, господин поручик?

— Пшел вон, — сказал Макс, швыряя бумаги на пол. Крот жалко улыбнулся, собрал документы и переваливаясь направился к двери.

—С той, болван. Позови мне доктора.

— Слушаюсь, господин поручик, — все так же улыбаясь, ответил урод и исчез в коридоре.

Макс подошел к окну и поглядел на улицу. Небо было серое, из трубы завода валил ржавый дым. На грязном снегу копошились скорцы в полосатых робах с номерами, а рядом с ними стояли двое охранников и о чем-то спорили между собой. Вокруг бегали собаки и злобно лаяли на заключенных. Мимо медленно проехала повозка с трупами. Маленькая девочка- скорец, совсем еще крошка, уродливая, с зашитым глазом, сидела на повозке и крепко держалась за посиневшую руку своей матери, чтобы не упасть.

Макс выбросил в окно окурок, и тут же двое скорцов затеяли ссору. Сразу вокруг них собралась толпа и стала жадно смотреть на драку, не обращая внимания на собак, которые в любой момент готовы были броситься на них и перегрызть глотки. Скорцы долго смотрели, и лица у них были синие от злобы, а те двое все ссорились. Из их беззубых ртов вылетали бранные слова, непотребные прозвища, матросские ругательства которым они, верно, выучились у охранников. И все так увлеклись, что даже не замечали охранника, который прибежал узнать, что случилось. Максу надоело смотреть, он отошел и сел в кресло.

Начальник концлагеря Шепотки Макс и доктор Даша спускались на лифте в лабораторию.

— Ну, и где ты его нашла?

— В пятом отсеке. Остальные скорцы поклоняются ему, как богу.

— Интересное кино.

Они вышли из лифта, и некоторое время шли по коридору молча. Коридор был освещен неравномерно, потому что половина ламп перегорела. Под потолком виднелись маленькие вентиляционные отверстия, из-за бронированных дверей раздавались нечеловеческие вопли.

— Сейчас надень респиратор, — сказала Даша, отпирая одну из дверей, — Там воняет.

Макс вошел вслед за ней в ярко освещенный бокс. В клетках сразу началось движение. Абсолютно голые, костлявые скорцы прыгали на прутья, бешено орали и злобно кусали друг друга.

— Вот здесь, в этом изоляторе, — сказала Даша, и они зашли еще в одну дверь. Макс был поражен увиденным. Ни у одного скорца он не видел такого осмысленного взгляда.

— Здравствуйте, госпожа доктор. Здравствуйте, господин, — Усилием воли Макс сохранил спокойное выражение лица.

— Встать, — приказал он. Скорец подчинился, но сделал это как-то нехотя, и Макс даже улыбнулся под респиратором.
— Здесь респиратор можно снять, — сказала Даша, — Он, видите ли, трезвенник. К хлорке даже не притрагивается. Ну, я пойду, мне еще две трепанации надо сделать, а его я уже наслушалась.

— Господин, вероятно, желает послушать мою проповедь?

— Валяй, — Макс веселился больше и больше.

— Мир — это цветок. И чтобы он не завял, его нужно поливать любовью.

— Это в смысле — трахаться?

— Любовь к ближнему своему. Это светлое, высокое чувство, которое делает всех нас равными.

— Да ну?

— Я вижу, вы умный человек, но трудная жизнь сделала вас циником. Сейчас вы служите империи зла, и не готовы пустить любовь в свое сердце. Сейчас вы не готовы, но возможно, через три года, через год, через неделю, или даже завтра, семена истины взойдут в вашей душе, и вы поймете, что я прав.

— Почему, я готов.

— Я всего лишь скорец, а вы — человек высшей расы, но разница между нами не так велика, как вам кажется. Мы едим одни витамины и хлорку, наша жизнь кажется вам убогой, но ваша жизнь так же убога — в духовном смысле.

— И что ты предлагаешь? — Макс даже заинтересовался разговором.

— Вы принуждаете нас вести животное существование. Вы нас убиваете, вы ставите на нас опыты. А я не хочу никого принуждать. Я просто хочу дать вам шанс очиститься от ненависти и стать настоящим человеком.

— Да. Сейчас я поступлю, как настоящий человек, — с этими словами Макс медленно достал пистолет, направил его на скорца и спустил курок. Услышав выстрел, Даша приоткрыла дверь и спросила, стягивая с рук окровавленные резиновые перчатки:

— Забавный был экземпляр, не правда ли?

— Я расстрелял этого клоуна. В котором часу ты заканчиваешь? Ко мне приезжает Маркофф, обещал привезти ящик портвейна. Приходи, будем Новый год праздновать. Я уже послал Крота за елкой.

Когда Макс вернулся в свой кабинет, он нашел там вдрызг пьяного Маркоффа, который слушал на полную громкость Вертинского и подвывал, абсолютно не попадая в ноты. Его черный полковничий мундир был довольно помят, двух пуговиц не хватало, увидев Макса он радостно воскликнул:

— Здравствуй, жопа, Новый год! — С этими словами Маркофф вскочил и крепко обнял друга, — Смотри, что я тебе привез. Из самих Борков портвейн, первой пробы. Два ящика еще осталось. Букет — исключительный, — Маркофф отдал свою недопитую бутылку Максу, а себе взял еще одну.

— Как ты здесь? Что у тебя с Мартой, я её как-то встретил в канцелярии, она явно была расстроена, и на все вопросы отвечала рассеяно, невпопад. А когда я спросил про тебя, она вообще ушла от ответа.

— Надоела она мне, Маркофф. Просто надоела. Если раньше я получал удовольствие, может, и небольшое, но все-таки удовольствие, то теперь она просто висит пустым грузом на мне и ничего более.

— Не понимаю я тебя, Макс. Милая девочка с симпатичным личиком, отец — прокурор волости, чего тебе еще надо.

— Дура она, и хватит уже об этом. Ты лучше скажи, есть какие-нибудь новости? А то я тут совсем одичал в Шепотках. Даже не знаю, что в мире-то творится. Видел кого-нибудь из наших?

— Не поверишь, вообще никого не видел. Все чем-то заняты, у всех свои дела... Совсем потерялись ребята. А мир постепенно отходит от войны. В Утикаче отменили карточную систему, комендантского часа больше нет. Все возвращается на круги своя. Вот так.

— Да-а, на круги своя, — протянул Макс, — Все одно и тоже. Скучно. Когда была война, все было по-другому. Помнишь, как однажды, во время наступления на Борки, генерал Бергамот застукал нас, распивающими водку с младшим составом. Он вызвал всех гвардейцев к себе, кричал, топал ногами, пообещал всех повесить, а нас с тобой, как главных разгильдяев, четвертовать на месте. А потом генерал сказал, что перед наступлением не пьет только сука и интендант. Налил нам по сто грамм и впредь приказал пить водку более осторожно.

— Хорошее, однако, было время, согласился Маркофф, — Но война закончилась, и мы победили. Чтоб мы сдохли.

— Давай выпьем, — Друзья чокнулись бутылками и выпили. Портвейн согрел душу Макса, он повеселел, дурные мысли отошли на второй план, и постепенно он стал ощущать в себе праздничное настроение.

В дверь постучали, и в полуоткрытом проеме показалась гнусная физиономия Крота.

— Г-н поручик, разрешите обратиться. Заключенные приготовили вам подарок. В рамках плана по художественной самодеятельности поставили пьесу в двух действиях. Полгода репетировали. Вы уж придите, не обижайте народ.
— Пшел вон!

— Спасибо, г-н поручик, ребята будут очень ждать, — сказал Крот и скрылся за дверью.

— Любят они тебя, — заметил Маркофф.

— Да и я их люблю. Я многое понял здесь. То, что говорили нам с детства про скорцов — чушь. Я прошел курс скорцоведения в гимназии, и думал, что знаю скорцов. Но чем дольше я нахожусь здесь, тем лучше понимаю, что узнать их до конца просто невозможно. Эти постоянные приплоды, которые происходят без всякой системы... Причем, Маркофф, по всем учебникам, максимум — это два приплода в неделю. На прошлой неделе их было 12. Ты знаешь, что это такое — 12 приплодов за неделю? Крематорий не остывает, вопреки всем инструкциям часть трупов приходится сбрасывать в отработанные шахты. А что делать? Почкуются, твари, как мухи. И все же, Маркофф, в них есть что-то, чего нет у людей. Какая-то искра. Они тоже хотят жить, Маркофф, у них тоже есть чувства. Они, как и мы, любят и ненавидят, они тоже стремятся к чему-то. Сегодня я разговаривал с одним. Высокой души скорец! Он говорил со мной о любви.

— Удивительно, — сказал Маркофф, — Я даже немного завидую тебе. На самом деле есть люди, которые намного хуже скорцов.

— Да, есть, — ответил Макс, — и, в отличие от скорцов, их нельзя ни расстрелять, ни повесить.

Маркофф и Макс сидели в ложе, а внизу собрались скорцы, которых наградили двумя часами отдыха за хорошую работу, и ждали начала представления. Они еле стояли на ногах от голода и усталости, но на их изможденных лицах была радость. Скорцы захлопали, и на сцену вышел Крот. Он прокашлялся, пожелал здоровья и всех благ в наступающем Новом году г-ну поручику и доблестному инспектору Маркоффу, и объявил начало спектакля. Спектакль назывался "Г-н Дед Мороз и его товарищи по партии". Спектакль был нудным и затянутым. То и дело раздавались рыки Крота за сценой и приглушенные выстрелы. Актеры постоянно менялись. В конце концов, в роли Снегурочки вышел сам Крот. Когда спектакль закончился, скорцы долго приветствовали актеров, пока Снегурочка не закричала: Все! Работать! и скорцов не стали группами выводить из зала. Маркофф и Макс были уже абсолютно пьяными. "Пять минут, пять минут", выли они хором. Пришла Даша с бутылкой водки.

— Стол уже накрыли, — сказала она.

— Дашенька! — обрадовался Маркофф, — Мы решили колядовать. Пойдем с нами.

— Ладно, — сказала Даша, — чур, я буду Дед Мороз.

— Тогда Макс будет большим пушистым зайцем, а я — разбойник Бармалей. А Снегурка у нас уже есть. Крот! Иди сюда, скотина.

Крот был счастлив тому, что он наконец понадобился.

— Рад служить! — закричал он и засеменил вслед за процессией, которая направлялась в отсеки поздравлять заключенных с Новым годом.

Колядки удались на славу. Пушистый зайчик выхватил у охранника автомат и стрелял направо и налево, сшибая лампочки.

— О! — сказал Макс, — отсек 12. Это накопитель. Завтра у них кремация. Думаю, взбодрить их немного не помешает.
В центре накопителя была установлена кривая сучковатая палка. Вокруг нее молча сидели скорцы, и немигающими глазами смотрели на свою скромную елочку. Она была украшена шнурками, а на макушке красовалась большая синяя пуговица.

— Ну, и что заскучали? — закричала Даша — Дед Мороз, — Давайте водить хороводы. Песни-то новогодние знаете?

Скорцы поднялись под вопли Снегурочки:

— Встать! Господа пришли!

— Запевай! — заорал Маркофф, и затянул, — Весь мир насилья мы разрушим...

— В лесу родилась елочка, — заныли испуганные скорцы. Печальный хоровод вяло потянулся вокруг палки. Заяц задавал ритм, стреляя в потолок из автомата.

— Швыдче! Швыдче, собаки! Господа желают водить хоровод! — суетился Крот.

— Достал, — сказала Даша, опуская бутылку из-под водки на голову Снегурочке. Снегурочка сразу обмякла, опустилась на колени, обхватив руками окровавленную голову, и повалилась набок. Струйка крови потекла по полу.

— С новым годом! — кричал Макс, — Пустите в свое сердце любовь, твари! Я сказал! — он все говорил о равенстве и свободе, Маркофф катал Дашеньку на спине вокруг елки, Снегурка валялась на полу с проломленным неправильным черепом, а скорцы тянули новогоднюю песню. Макс говорил все медленнее и бессвязнее, под конец его речь превратилась в сплошное мычание, и его стошнило. Кто-то подхватил его и вытащил в коридор, где не так сильно воняло хлоркой.

— Зашибись погуляли, — сказал Макс и заснул. Во сне он спрашивал своего отца:

— Папа, а Новый год еще когда-нибудь будет?

— Будет, сынок, конечно, будет. Он будет не такой, как этот, он будет другим. И, может быть, даже лучше.