В знак дружбы

В Кургане найден акварельный рисунок Сергея Довлатова

Эта акварель Сергея Довлатова, обнаруженная недавно в архиве курганского писателя Вячеслава Веселова, датируется примерно 1969 годом. Обоим чуть за тридцать, они молоды и жадны до творчества. Разрываются между журналистикой и литературой, нередко отвлекаясь на «сторону»: Веселов — к театру, Довлатов — к рисунку.

Что вы знаете о том, как живут писательские вдовы? На днях я заехал на минутку к Лене Веселовой. Застал ее за чтением рукописи неопубликованного романа Вячеслава Веселова «Университет. Хроника шестидесятых», копию которого она отправила в питерский журнал «Звезда». Повесть «Одинок и безоружен» отправлена в Екатеринбург, в издательство «Книжный дом «Сократ» Евгению Зашихину, с которым когда-то Веселов сотрудничал по отделу критики журнала «Урал». Ответов пока нет, а издать хоть что-то дома, в Кургане, Лена не может, потеряла надежду. Через пару месяцев исполнится пять лет со дня кончины одного из самых интеллектуальных и лучших наших писателей, но ни одной его строчки (исключая несколько коротких отрывков в нашей газете) за это время не напечатано. Между тем в следующем году у Веселова круглая дата — 70 лет.

Есть, конечно, маленькие радости. Летом этого года группа курганских интеллектуалов, обосновавшихся в Москве, учредила собственную премию за авангардное литературное произведение курганцев. Об этом они рассказали через Интернет. А вскоре там же объявили, что конкурентов неживому Веселову среди живых не оказалось. Лена получила премию, 500 долларов.

Обсуждая с ней эти новости, перебирая бумаги Славы, я и не ждал, что меня, написавшего уже немало строк о дружбе Веселова и Довлатова, ожидает радость открытия. Среди открыток, записок и писем вдруг сверкнул акварельный рисунок. Типичный зауральский пейзаж, в левом нижнем углу которого, прямо по водной глади болотца, черной тушью подписано: «Дорогому Славе на память и в знак дружбы. С.Д.». Год, к сожалению, не указан. Хотя в принципе это не умаляет духовной ценности еще одного материального доказательства дружбы двух писателей. Сергей Довлатов упомянул имя Веселова в окружении самых известных литературных имен в нескольких своих книгах, смотрите, например, «Соло на ундервуде». Веселов же зашифровал имя своего студенческого друга (как, впрочем, и других однокурсников) в романе «Университет», отрывок из которого мы печатаем сегодня.

Валерий Портнягин.

Памяти В.В. Веселова «Во славу Славы Веселова хотел сказать я два-три слова»... При жизни эти дифирамбы Не произнес я Веселову. Сегодня усмехнулся сам бы Он поздно сказанному слову. Как после драки кулаками Теперь что проку, поминая, Махать хвалебными стихами — Цена у слов совсем иная. Зачем в письме без адресата Словам лететь куда-то мимо — Ведь понимаешь, что утрата Останется невосполнима.

Но он любил, когда рифмуют Рисуют, лепят и формуют, Когда прозаик врет про заек, А журналист про выпуск маек, Про запуск линии фуфаек, Про новую модель форсунки, И, может быть, когда мы лепим, И что-то где-то удается, Он сверху смотрит на рисунки И снова, радуясь, смеется. И может, чей-то звонкий лепет Его опять приводит в трепет. И Слава с нами остается. Сергей Бойцов.

Фото Александра Алпаткина

Университет.

Отрывок из романа.

Все натурально, уши развесили, а Кострубов свое гнёт. Дескать, давайте размышлять сообща. Я, говорит, не учитель, а собеседник.. Ну и так далее. Я бы послушал, да мне надо бежать, — Муратов увидел кого-то в конце коридора и торопливо простился.

Игорь нырнул в приоткрытую дверь и опустился на свободный стул рядом с Чесноковым. Тот его не заметил. В кабинете уже спорили вовсю, В углу между стеной и книжным шкафом сидела Мироропольская. Она была в черном свитере и потертых джинсах. не пошла значит на свой хор. Чего же было ломаться!

— Выходит, знания — самоцель. Так я вас понял Дитрий Сергеевич? — Слава Tepeхов внимательно смотрел на Кострубова, — Но ведь нам не просто сумму знаний должны преподать, а некую методу их добывания.

— Прекрасно. Только как же с ней быть, с методой-то? На пальцах ее показать? Вы набираетесь знаний. Это не накопительство, не простое прибавление к объему. Это открытие нового измерения, достижение иного уровня понимания. Работая, вы это заметите. Университет должен превратить знания в ум.

На книжном шкафу стоял бюст Гоголя. Пряди волос свисали с клинообразной головы, торс блестел, словно писатель вышел из ванной. Перед шкафом расхаживал Кострубов.

— Я сказал: знания на первый случай. Я говорил: своё знание, собственным горбом добытое. А то, что вы услышите в коридоре, на лестнице или краем уха в аудитории — все это разменная монета филологии. Так получаются бойкие филологические мальчики, готовые судить обо всем. А ваше знание — это материк, платформа. То есть нечто прочное, незыблемое. Это и есть образование — переработка общедоступного в своё. Замечали: один говорит верные как будто вещи, но его слова не идут в рост, они мертвы. А у другого слова живые, в них легкость, свобода. Знания должны быть пережиты, должны стать живым достоянием. В противном cлучае знающий остается просто эрудированным болваном. Монтень говорит: что толку набивать брюхо говядиной, если мы её не перевариваем.

— Очень много всего, — вздохнула Tоня Гурко — Прямо обвал какой-то.

—- Это пустяки.

— То есть как пустяки! Нам же вздохнуть не дают. В параллельной группе провели хронометраж. Выяснилось: чтобы усвоить учебную программу, требуется около двадцати часов. Они там все подсчитали — и переезды, и обеды. А у меня еще гимнастическая секция и брат двоечник, с которым надо заниматься... На сон девяносто минут. А на жизнь и вовсе ничего не остается.

— На жизнь? — быстро опросил Кострубов. — На какую жизнь? Что это за раскладка: образование, а потом жизнь?

— Арчи говорит: для хорошей души не требуется иного науки.

— Арчи? — Кострубов застыл с незаженной сигаретой. — Арчибальд?

В кабинете рассмеялись.

— Аркадий Чесноков.

— Ах, это вы! — Кострубов пристально посмотрел на Чеснокова. Тот сидел, раскинувшись на стуле, и рассеянно грыз ногти. — Значит xopoшей душе наука не требуется? Эта фраза встречается у Сенеки. Его сентенция — удобная подушка. Так не только незнание, но и нежелание знать можно оправдать.

Поднялась Миропольская.

— Я недавно прочла статью. Автор утверждает, что первым признаком культуры мышления является умение сознательно ограничивать свои знания.

Кострубов улыбнулся.

— Я думаю, это не про нас с вами. Прежде всего надо иметь нечто, что можно было бы ограничивать.

— Нам говорили: университет, самостоятельность... а тут зубрежка почище чем в школе. У меня от латыни зубы болят.

— Зубрежка? А может, работа? Я не вижу, почему вас следует освободить от этой работы. — Кострубов забегал вдоль шкафа. — Я в одной группе веду латынь. Ребята придумали игру: шлют мне записки о цитатами. «Вперив в латиницу глубокий разум свой...». Действительно, очень смешно. Или: «Желчный призрак латинского языка». И еще: «Серый поход по безводным пустыням латинской прозы». «Латынь из моды вышла». Это забавно. И вот что поразительно и даже пугает. Еще не копнув как следует эту латынь, уже умеют сказать «латинская долбежка», «мертвая книжность», «пыльная премудрость». Язык есть образовательное средство. Когда вы принимаетесь за латинский текст, вы входите в другой мир. Анализ чужой речи поможет вам понять этот мир, вы увидите законченность и совершенство, почувствуете красоту крепко устроенной латинской прозы... — Кострубов помолчал, — Ладно, бог с ней, с латынью. Через год вы с ней распрощаетесь. Не без радости, надо думать. Но познакомившись ближе с русским языком, вы обнаружите, что и здесь нелегко. И родной язык потребует от вас труда, усилий... Усердия! Забытое слово! Нелегко — значит хорошо, правильно. Да и как может быть легким изучение слова. Человеческого слова!

Вячеслав Веселов