Поле битвы — душа!

Есть в человеческой жизни какая-то загадка. Между первым вздохом и последним выдохом расположена целая вселенная со своими галактиками и планетами, материками и островами... И земной путь человека проходит через годы и годы от замирающего перед бесконечностью мира сердца до обретения себя в границах собственного «я». Чтобы потом опять уйти в бесконечность. Всем приходиться идти этой дорогой судьбы. Главное – пройти ее достойно. Чтобы, подводя итоги, не сожалеть о пройденном.

Есть в человеческой жизни понятия, которые не требуют особых пояснений. С ними человек живет, да они во многом и составляют его внутренний мир. Это труд, честь, достоинство, совесть.  Именно они определяют смысл всего происходящего в человеке и с человеком. Они являются тем критерием, по которым его судят окружающие и по которым он судит себя сам.  И на этом строгом суде ответчиком и прокурором выступает нематериальная субстанция, называемая душой. И если душа болит, значит она живая. Значит еще все можно поправить, изменить. И жизнь продолжается, и не кончается ее дорога…  

* * *

Виктор Федорович Потанин родился 14 августа 1937 года в зауральском селе Утятском. Его предки были старообрядцами, пришедшими в Сибирь в поисках свободной земли и духовной свободы. Свою новую родину они построили в селе Каргаполье, ныне районный центр Курганской области. Жизнь старообрядцев была исполнена строгих правил  и самодостаточности. Незыблемый абсолют веры, создавая духовный облик человека, пропитывал и его бытовые отношения, создавая прочные нравственные устои. На них держалась  крепость семьи и авторитет старших,  личная порядочность и трудолюбие.  Старообрядческие семьи аккумулировали в себе духовную энергию невиданной силы, позволявшую выдерживать любые искушения и самые страшные испытания. Такое испытание пришло в 1921 году, когда дед Виктора Потанина был расстрелян вместе с другими односельчанами карательным отрядом ЧК.  Вся вина состояла в его вере и в его имуществе, достаточном, чтобы объявить Тимофея Ивановича кулаком. Тела расстрелянных запретили хоронить под страхом смерти. Этот испытание приняла на себя бабушка – Екатерина Егоровна. Именно она потом станет главой и духовным центром семьи. Именно она, спасая семью от голода и репрессий, в начале тридцатых  переедет в Утятское, где ее дочь Анна обретет свою судьбу – встретит единственную любовь, родит сына и всю жизнь проработает в сельской школе. Вскоре семью постигнет общая для страны беда – отец, сельский учитель Федор Степанович Потанин,  уйдет в армию и погибнет в том проклятом сорок первом году. От него сыну останется только мучительная боль детской памяти, преследующая всю жизнь. И все голодные и холодные военные годы опорой, защитой и надеждой  для маленького Вити было женское лицо. Мамы и Бабушки. Война выбрала и выбила из села мужчин, и русские женщины, на плечи которых ляжет все тягло лихолетья, вынесут на себе  надрывный труд, переживут сухие слезы похоронок и поднимут на ноги детей. Поэтому образ женщины с раннего детства станет для него нравственным мерилом, основным ценностным критерием.

Мама станет для него и первым учителем. Уроки русского языка и литературы Анны Тимофеевны откроют ему другой мир – мир Книги. Мир загадочный и прекрасный, где всегда побеждает добро, где исполняются все желания, где в человеческих сердцах царит радость и счастье. О том, что существует и просто другой мир, он узнал от эвакуированных детей из блокадного Ленинграда,  с которыми вместе учился в школе. С ними он обрел опыт сострадания и соприкоснулся с людьми иной, городской культуры. Это соприкосновение расширило горизонт его мировосприятия. Мечты теперь обрели  физическую осязаемость образов и представлений, подтолкнули к первым творческим опытам со Словом. Поэтому после окончания школы для Виктора Потанина  не было вопроса о выборе профессии. Себя он видел только учителем русской словесности.

Поступление на факультет русского языка и литературы Курганского пединститута стало для него логичным и естественным, как выражение душевной потребности. Столь же логичным и естественным было и его участие в институтском литературном кружке, а также публикации в районной и областных газетах первых статей и рассказов. Именно в Кургане в годы учебы пришло понимание необходимости профессионального самоопределения. Магия словотворчества позвала  за собой, и по окончании института в 1958 году Виктор Потанин распределился в «Молодой ленинец» - областную молодежную газету и основную творческую кузницу литературных кадров. Школа журналистики многое дала молодому писателю. Поездки по области, встречи с людьми  и умение постоянно работать. Журналистика не дает расслабляться, постоянно держит в тонусе. Школа жесткая, порой жестокая, но кто выдержал  и не сломался, всегда вспоминает ее добрым словом.

Большой удачей для начинающего писателя стало приглашение на Всероссийское совещание молодых прозаиков в подмосковной Малеевке в 1959 году.  Первое знакомство с миром большой литературы было эмоциональным потрясением для Потанина. Ему повезло встретить людей, которые так же трепетно относились к Слову, которые самим существованием своим подтверждали бытие Прекрасного. 21-летний курганский прозаик познакомился с людьми, во многом определившими его жизнь и судьбу -  Виктор Астафьев и Юрий Казаков. У него появилась эстетическая планка, ставшая ориентиром на всю дальнейшую жизнь. Там же в Малеевке Потанину дали рекомендацию для поступления в Литературный институт им. Горького на отделение прозы. Окрыленный, он вернулся в Курган с обретенным смыслом и ясной целью.  Писать и только писать!

Подлинным дебютом в большой печати для Потанина стала публикация в июньском номере журнала «Урал» за 1961 год рассказа «Шальная весна». А в 1963 году издательство газеты «Советское Зауралье» выпустило первый сборник рассказов писателя – «Журавли прилетели». Для Потанина  наступил творческий взлет. Совсем еще молодой человек жил крайне интенсивной жизнью – работал в газете, писал прозу, заочно учился в Литинституте. Журналистские командировки по области и возможность регулярных поездок в Москву сталкивали с широким кругом людей. И главной писательской школой стало для него это человеческое общение. Потому что он умел слушать и учился понимать собеседника, постигая глубину его внутреннего мира.

В 1966 году Потанин был участником Кемеровского зонального семинара молодых писателей под руководством Сергея Антонова. Именно тогда он вошел в круг той литературной молодежи, которая определила одно из направлений развития русской литературы. Их назовут «деревенщиками», но подлинной основой творчества для них станет нравственное отношение к жизни и человеку. А нравственностью была правда. Эта неформальная писательская группа очень скоро станет духовным камертоном отечественной словесности, а имена Виктора Астафьева, Федора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина обретут непререкаемый нравственный авторитет. Именно эти люди станут для Потанина творческим примером, а Валентин Распутин и Виктор Лихоносов еще и ближайшими сердечными друзьями. В том же 1966 году Виктор Потанин был принят в  Союз писателей СССР.  Общим итогом работы стали выходящие в региональных и московских издательствах книги – «Подари мне сизаря», «Пристань», «Над зыбкой», «Память расскажет», «Ожидание моря», «Тихая вода», «Сельские монологи»… Повести и рассказы Потанина своей проникновенной исповедальностью и лиричностью достучались до читательских сердец, обрели популярность. Среди коллег по писательскому цеху, среди своих творческих единомышленников он выделялся этим застенчивым лиризмом и медитативностью. Его лица «необщее выражение» было характерным дополнением к портрету тех, кто вернул  в русскую литературу традиционные  ценности и обратился к корневой народной культуре. Вслед за читательским признанием пришло и общественное – в 1978 году Виктору Потанину была присуждена премия Ленинского комсомола.

* * *
Потанин вошел в литературу с поколением, которое сегодня принято называть «шестидесятниками». Однако в то время произошло и условное разделение поколения на «горожан» и «деревенщиков». Молодые писатели занимались углубленными эстетическими и, главное, этическими поисками ответов на «вечные» и оттого «злободневные» вопросы, которыми всегда мучается художник: о сути бытия, о значении человека, о роли времени и обстоятельств в человеческой жизни.  Именно в конечных выводах лежала суть мировоззренческих расхождений между ними. «Горожане» искали истину в обстоятельственной сфере – в области права, экономики и политики. Они были столично образованы, либерально настроены, были западниками и их томила страсть к диалектике. «Деревенщики» были провинциалами, крестьянскими детьми и взыскали метафизику человеческой души, русской по преимуществу. Публично эти расхождения обнаружились в журнальных спорах 80-х годов, названных битвой либералов, западников с патриотами, почвенниками. Идейная борьба шла о путях развития России и выхода из экономической стагнации и духовного тупика. Линия разрыва была в отношении к прошлому – советской истории и, дальше, истории государства и народа России. Для либералов советская история была продолжением традиций российской государственности, требующей коренного реформирования. Для почвенников  коммунистический эксперимент  был жесточайшим насилием над традициями и культурой русского народа. Обе стороны требовали перемен в стране и обществе, но понимали под реформой разное содержание и формы. Политическую победу одержали западники. Они же  продавили и свое видение реформ. Обрушение страны в рынок и тотальная приватизация проводились все тем же большевистским приемом ломки через колено. Предупреждения оппонентов о необходимости учета  при проведении политических и экономических преобразований традиций и условий жизни народа игнорировались. В итоге произошел слом в массовом сознании не только советских общественных установок, но и традиционных культурных и социальных ценностей. В результате столкновения «старого» и «нового», коммунистических и демократических лозунгов победу одержал нравственный релятивизм. Его первыми жертвами стали национальная культура и молодежь, как самая динамичная и восприимчивая часть общества. Горькая участь – увидеть сбывшимися собственные пророчества. Некогда апокалиптические опасения стали обыденной реальностью. С которой тоже нужно жить, как с неизбывной болью.  В 90-е годы роль писателя в обществе, значение его слова, мягко говоря, сошла на нет. В обществе относительной морали на место духовных лидеров стали претендовать индивидуумы, далекие не только от нравственной рефлексии, но и от основополагающих этических категорий. Духовный вакуум не только становился проблемой, но и делал проблематичным само существование общества. Ослепленные светом ощутили потребность в поводыре. Нравственным поводырем остается только голос Пастыря и голос Художника. Уже в новом тысячелетии опять возникла потребность в писательском Слове. Вот только тех, к чьему слову прислушиваются, стало меньше. Да их никогда и не было много – Художников, не изменявших себе и своему нравственному долгу. Чье молчание значило не меньше слова! К этой когорте по праву принадлежит и Виктор Федорович Потанин.    

* * *
Содержание творчества Виктора Потанина прочно определено установками его миропонимания. И системой сложившихся ценностей. Нравственные ценности у Потанина  предельно конкретны, почти вещественны. Впитанное в детстве, вошедшее под кожу стало для него Истиной. Поэтому слова «душа», «нравственность»,  духовность» у него конкретны и зримы  как «земля» и «хлеб». Система ценностей и определяет конфликт в его прозе. Это нравственный конфликт. Не между прошлым и настоящим, не городом и деревней, а между нравственным и «духовной ржавчиной». Ценностный  выбор ставит вопрос о главном: что ждет человека в итоге – Вечность или Пустота. Гарантий на абсолютную правоту никто не дает, но по сути своего выбора герой Потанина, помня о Прошлом,  живет в Настоящем ради Будущего. Ориентируясь на Вечность. Это крайне непросто, потому что подобный выбор – это знак определенной культуры. Означающий принятие на себя ответственности, ограничивающей человека внутри. И проблема его творчества – это проблема внутреннего человека. Герой Потанина – сокровенный человек. И динамику конфликта определяет его рефлексия. Она же служит обертоном лирической наполненности его прозы.     

Мир Потанина монологичен. Истина банальная: редко кому удается быть больше самого себя. В своих исповедально-открытых повестях и рассказах он поведал, в сущности, историю одной человеческой души.

Перед нами открывается внутренний мир провинциального интеллигента, человека ранимого, рефлектирующего, и своей рефлексией противопоставленного среде обитания. Его герой оказывается на острие самого сложного конфликта – конфликта с самим собой. При этом внутренние противоречия рождены не рафинированной элитарностью, а являются реакцией на внешние события, пропущенные сквозь призму чувств. Душа героя с ее нравственным напряжением напоминает сверхчувствительный камертон, реагирующий на самые заурядные поступки и слова. Кажется, что такое напряженное существование находится на пределе возможного или выходит за край. Но Потанин буквально подчеркивает обычность, даже заурядность своих художественных «альтер эго» и такую же привычность и заурядность обстоятельств их повседневного бытия.  В столкновении с обыденностью раскрывается характер героя и причина его рефлексии. Слишком привыкли, притерпелись ко всему  окружающему и считают все происходящее с ними нормой. Но тогда в ранг повседневности вводятся такие неравноценные понятия, как страдание и зло, собственное несовершенство и неизбежность смерти. Многое здесь привнесено самим человеком, его нежеланием и неумением распорядиться отпущенным ему временем. Превращение в норму жизни суетного и греховного Потанина настораживает и пугает. Пугает за самого человека и заставляет мучиться и страдать. Но страдать от несовершенства мира, страдать за другого способна лишь душа живая. И такими живыми душами в художественном мире Потанина являются его герои, наделенные чертами, близкими к писательскому восприятию идеала.

Говорить об идеале писателя внешне кажется просто. Для Потанина это люди, исполненные собственной мерой, живущие сердцем, созидатели, творящие добро по духовной природе своей. Они  связаны с родной землей крышей дома, семьей, языком, культурой. На первый взгляд это может показаться абстракцией, словоформой, производной от «возлюби ближнего своего». Но абстрактность форм наполняется живой плотью при погружении в содержание, когда произнесенное слово продолжается действием. И тогда любовь и сострадание к ближнему становится составной частью человека и его судьбы. Идеал же всегда остается умозрительной линией горизонта. Художественное пространство писателя расположено на пути к идеалу, по которому и ведет читателя.

* * *                        

В литературе Потанин начинал с рассказа. И сразу зарекомендовал  себя мастером этого жанра.  Его литературными учителями были Чехов и Бунин, из современников – Юрий Казаков. Он учился у них, вырабатывая свой особый, потанинский стиль. Его слово, фраза легко опознаваемы по своему индивидуальному почерку.  В емких и чрезвычайно насыщенных образах ему удается сочетать жесткость сюжетной конструкции с тонким и трепетным отношением к миру и человеку. Причем эта трепетность всегда на поверхности,  а жесткость и нравственная непреклонность пружиной сжаты внутри сюжета. Такое сочетание внешне противоположных качеств создает эмоциональное потрясение. Потому что принципиальный лирик оказывается еще и принципиальным и стойким носителем духовных ценностей. Отстаиваемых не в декларациях или словесной борьбе, а в жизни как таковой. Эти ценности содержатся в обыденности и негероичности  человеческого бытия. Как и псевдоценности. Определяя выбор художественной и нравственной позиции.
Уже в  сборнике рассказов «Подари мне сизаря» (1966) заложены те зерна, из которых в течение десятилетий будет прорастать миропонимание писателя. И его мучительная эволюция.

В одном из ключевых, самых концептуальных своих рассказов «Когда прошли дожди» естественное противоречие между  прошлым и настоящим он пытается перевести в синтез диалога. Воспоминания о прожитом буквально возрождает старого Ивана Закомалдина и дает надежду на будущее, надежду на жизнь. Жизнь в рассказе предстает круговоротом природы – с зеленью весны, зрелостью лета, плодами осени… Уход в бесконечность лишь обозначена пунктиром. Жизнь является абсолютной и главной ценностью. Жизнь так хороша, так прекрасна, что смерти нет. Потому что есть дети, есть построенный дом и подросшие деревья. Человек остается на земле своим созиданием. Творец сильнее смерти, потому что он живет, продолжается в памяти.    

Семен Расторгуев из рассказа «Огорчение» тоже находится на пороге ухода. Он уже вроде примирился с этим: бесконечно-тягостными стали дни, потеряно зрение, смешались в памяти картины жизни – своей и погибшего на фронте сына. Старику не хочется быть обузой младшему сыну и снохе, он готов к неизбежному. Однако рассудок и цепкая память остаются с Семеном. А когда сноха отвела его в новую баню, когда пропарили старика до легкости в теле, проснулось вдруг желание жить.  Не получится логически завершенного конца. Ведь еще надо рассказать о старшем сыне его брату, который того почти не знал. Надо, чтобы внук Колька помнил о деде. Надо передать семейную память о корнях своих. Да и просто «пожить сдумал» старик. В этом «пожить сдумал» многое сказано о человеке – о его любви к жизни и  тайной надежде  побороть неизбежность природы.

Однако гармонию человека и природы разрушают отношения людей. Люди так непохожи друг на друга, что это становится для них проблемой. Жизнь Павла Фомича, героя рассказа «Белые яблони», похожа на заколдованный круг. Попав в полосу отчуждения от деревенского сообщества, он своим желанием пробиться к людям только отдаляется от них. Павел Фомич – «чудак». У него было болезненное желание самореализоваться, показать себя. А деревня поняла – решил выделиться, «выделывается». И превратился Фомич в деревенского дурачка, над которым смеются все от мала до велика. Осудить бы писателю «отщепенца», не вписывающегося в дружные ряды деревенских жителей. Ан нет, проглядывает у Фомича душа живая - хочет он чего-то необычного и доброго, красоты взыскует. Вот вздумал яблони развести в степном краю, где о них и слыхом не слыхивали. А когда зацвели впервые семь яблонек, то кто-то ночью спилил их ножовкой. И тогда Фомич сделал петлю на сеновале…

В жестком сюжетном каркасе Потанин ставит жестокие нравственные вопросы. Жизнь – это дар. Но что делать, если она не удалась? Если ты одинок до волчьего воя?  Если ближние сплочены непониманием и нелюбовью к тебе? Куда деть свою бессмертную душу, если она никому не нужна? И  привычный для того времени сюжет переворачивается. Перед нами уже не история деревенского чудака, а заявка на трагедию. Фомич при этом не Гамлет и не диссидент. Он вполне обычный человек, которому только чуть больше надо. Чуть больше – и ты уже за гранью! Ты уже другой, почти чужак. Больно писателю за односельчан. А еще больней от того, что есть в их реакции многовековая традиция. И чего там больше – осторожного консерватизма, кондовой ли зашоренности, - одному богу известно. Но эта неприязнь к непохожему на себя в любой момент может обрушиться на каждого, на рассказчика, например.

Трагедии не случится – писатель снимет ее счастливым концом. Фомича отвлечет случайная мысль, да и рассказчик, тогда еще мальчик, смутит своим появлением. Все будет хорошо. И через много лет зацветут сады во всю степь. Но останется в сердце зернышко затаенной тревоги.  

Рассказ для Потанина останется любимым и сокровенным жанром. В нем он выплескивал щемящую грусть и пронзительную нежность, самые интимные мысли и глубокие раздумья. 
Светлое чувство родного дома с его неизбежностью и любовью проходит через рассказы «На реке», «Тишина в пологих полях»,  «Мимо белых-белых берегов», «Русская печка», «В березовой тишине». И пусть не все гладко, но ведь не может человек, дыша этим воздухом, не быть счастливым. Потанину так хочется в это верить, потому что люди предназначены для обретения гармонии между собой и природой на родной земле.

Разрыв с землей может разрушить внутреннюю целостность человека. Именно так видит писатель коллизию Миши Сорокина («Люли-люли-люленьки»). Миша стремится к красивой городской жизни, как он ее понимает. Родная деревня  для него, теперь городского жителя, место самоутверждения. Приезжая домой, он спесиво подчеркивает свое особое положение жителя культурного центра. Он даже не понимает, насколько смешон. А когда на его презрительную спесь земляки отвечают аналогичным отношением, Миша становится жалок. И пополняет собой список потерь. Нравственных потерь своей родины. Можно бы сказать, что Миша жертва культурного противоречия между городом и деревней. Но для Потанина это слишком банально и плоско. Он видит, главное противоречие сидит внутри человека, в непрочности его нравственного стержня, в готовности поддаться любому искушению.

Вот и Гриша из рассказа «Буржуй» не из Америки приехал. Его мать, Катерина  Егоровна, ходила по деревенской улице, глубоко склонив голову. Побои пьяного мужа, война, забота о единственном сыне согнули ее. Одна радость и надежда – Гриша, к которому с детства прилипло прозвище «Буржуй». Он привык брать, жаловаться на жизнь, завидовать. Завистливый взгляд увел его в город. И там он не может избавиться от детского прозвища. А мать живет одна, получая от сына лишь редкие открытки по праздникам. Отрада Катерины Егоровны – корова Волнуша, с которой она делит свое одиночество. Она дождалась и приезда любимого сына. Поев и попив, Гриша по-воровски забил в лесу материну корову и увез в город мясо.

Здесь Потанин пишет о страшном. Для Катерины Егоровны погибла жизнь, погиб ее смысл, потому что она осознала, что потеряла сына. Что ей нечем больше жить! Жестокое, страшное обрушение человека происходит здесь, рядом с нами. И это такая же реальность как «сухой зимний снег, засыпающий плечи». 

У писателя еще будет много рассказов о несбывшихся надеждах и драме человеческого бытия. Но природу этой драмы он будет искать в жанре повести.

* * *

В повести «Пристань» рефлексия полностью определяет  конфликт и развитие сюжета.

Герой, Василий Ильин, стоит перед выбором между реальностью настоящего и верностью прошлому. Прошлое – это память, это самое светлое и пронзительное чувство в его жизни, внутренняя связь с ушедшим навсегда. Прошлое – это и долг перед уходящим за свое сегодня. Настоящее – это возможность самореализации здесь и сейчас. Василию дорого и прошлое, и настоящее. Напряженная ситуация выбора между ними, внутренней раздвоенности терзает его душу. Василий едет учиться в Москву, но память возвращает его к нескольким дням в родной деревне, когда к ним приехала его бывшая нянька Нюра.

В образе Нюры Репиной отражен тот замечательный тип русской женщины, которая никогда не живет ради себя. Поэтому и прожила нелегкую, трудную жизнь. С восьми лет она работала по дому у тех, кто покормит. Так и называлась – покормушка.  Работала она и в доме родителей Василия, когда пропал без вести на фронте его отец. Война прошлась и по Нюриной судьбе. Погиб под Харьковом ее одноклассник Ваня Симахин, которого она любила. И всю свою оставшуюся жизнь Нюра посвятила его памяти. Она переехала на Украину на хутор Грачики, где была могила Вани.

Для нее естественной является потребность отдавать, сострадать, заботиться о ком-либо. Именно так Нюра вынянчила маленького Васяню, так она ухаживает за могилой Вани Симахина. Мир для нее представляется открытым как ладонь. Она обрела свою истину, свой смысл. При этом она далека от сусальной смиренности. Нюра – абсолютно живой человек. Она кажется несовременной, обидчивой, порой нетактичной, но именно ее неуемность определяет конфликт в повести. Это столкновение традиционных представлений о долге, в том числе женском долге (и доле!) с релятивистским, потребительским мировоззрением. Первое ее столкновение – с Федором Петровичем Зубовым, у которого она когда-то жила в покормушках. Федор Петрович – деревенский прагматик, считающий, что ничто не должно пропасть зря, должно быть использовано, потреблено. Он не боится труда, бережлив, рачителен, но при этом совершенно глух к другому мнению, к чужой боли. Он слышит только себя. Может поэтому Зубов и одинок – сыновья покинули его, вторая жена умерла, все домашнее хозяйство держится на нем. Ему нужна  помощница в доме. И он искренне недоумевает, получив отказ от Нюры на свое сватовство: «А мертвяк на что тебе?». И никак не может понять ее обиды, потому что не способен понять другого человека, выйти за круг своих утилитарных представлений. Его миропонимание лишено чувственной глубины и сострадательности.

Еще категоричней Аля – любимая Василия. Она с безаппеляционностью заявляет: «А зачем живет возле могилы? Его уж не вернешь. Не век оплакивать!..» В ее категоричности есть нормальная претензия молодости на жизнь -  на любовь и счастье, на удовольствие и комфорт.         

Но есть в ее правоте один настораживающий нюанс. Аля хочет добиться своего прямо сейчас. Не задумываясь о цене. За любой счет – даже чужой. И прошлого тоже. Но насколько крепки такие приобретения? Насколько сильно постоянство ее чувств и желаний? Способна ли она к той верности живому, с какой Нюра привязана к мертвому? В этих вопросах рождается образ человека, зависящего от конъюнктуры, а не собственного сердца. И это опасно, потому что так в мир приходит нравственный релятивизм. Когда твое действие, позицию выбирает удобство, а не принцип.

В повести «Легкая» показан процесс духовной коррозии, рожденный относительностью внутренних ценностей.
Учитель Валерий Сергеевич многим обязан своей бывшей квартирной хозяйке Антонине Катайцевой, ставшей для него близким человеком. Она помогала ему от душевной щедрости, всегда и во всем – и молоденькому учителю, приехавшему на село, и его семье впоследствии. А он решил пожить по-человечески: мебель, машина, дом. Вот только для этого нужны деньги. И он прирабатывает в школе и в колхозе. А потом стал сдавать приезжим на лето «Сережин домик» – флигель, построенный для сына. И вторую корову решил завести. Он даже не заметил, когда стал думать только о деньгах, как их «поднять с земли». Он много работает, но деньги из средства постепенно превратились в цель. Которая подминает под себя человеческую душу, делает ее расчетливей. И мельче.

Когда во время пожара погибает телятница Катайцева, Валерий Сергеевич испытывает душевные муки – что делать с Ниной, приемной дочерью Антонины? И после недолгих терзаний решает действовать по закону – отправить сироту в детский дом. Он – самый близкий, как кажется девочке, человек! Взвешивая, производя расчеты между законом и совестью, он совершает самый удобный для него выбор. Он совершает нравственное предательство – перед Антониной, перед девочкой. И даже своим сыном, интересами которого он мотивирует свое решение. В последнем разговоре с Ниной он произносит слова, пытается что-то объяснить. И сам понимает их ничтожность. И понимает их девочка. И внезапно понимает его – такого большого и такого маленького внутри. А он понимает ее прозрение. И теперь ему жить с этим грузом.

Однако проблема человека не измеряется только в черно-белых тонах. Слишком сильны оттенки.   
Повесть «На чужой стороне» оказалась этапной в творчестве Потанина. Она завершает ее первую половину и открывает новый тип героя, намеченный еще в «Белых яблонях». На смену  чудаку приходит художник. Писатель очень осторожно опять разрабатывает свою «больную тему» смысла жизни. Он прекрасно понимает реальную несвободу человека в обществе, но пытается понять степень зависимости самореализации личности от внешнего воздействия. В качестве героя его интересует человек ищущий, находящийся в движении, в поиске красоты и счастья. Наилучшей личностной аттестацией для Потанина является пытливость ума и сердца, а не предъявленный социальный статут. При этом нет еще особых противоречий между сердцем и умом -  запросы души направляют поиск разума. На роль такого героя деревенский чудак уже не подходил – его поступки спонтанны и неосознанны. А писателю была нужна личность с высокой степенью самосознания, осмысленно делающая выбор своего пути.

Так и появляется Веня Китасов – подсобник по трудовой книжке, «турист» по деревенскому определению, художник по внутреннему ощущению. Последняя характеристика особенно важна в потанинской системе координат. Писателю интересна не формальная, а внутренняя определенность. На уровне убеждения и веры. Фигура Вени стала пробным шаром для проверки собственных догадок и многолетних размышлений.

По выходным Веня приезжает в родную деревню. Он, как и Павел Фомич, объект для всеобщих насмешек. Парню двадцать лет, а он все разъезжает туристом по жизни да малюет свои картинки. И дом его заброшен – хозяин появляется только по воскресеньям. В деревню на Веню    не просто махнули рукой – его преследуют, порой жестоко. В бесхозный дом постоянно залазят, растаскивают по частям. А Веня упорно за него держится как за последнее прибежище на земле. С деревенской точки зрения у парня нет твердого положения в жизни. Он и в городе-то подсобник на стройке. Подсобник – не хозяин. Это определение для Вени как окончательный приговор.   Однако самое большое раздражение вызывает его увлечение живописью. По деревенским понятиям – это не занятие для мужика, не дело. Тем более, что в художники он определил себя сам.

Но и Веня далек от  деревни.  Ее быт, труд, интересы – все это ему безразлично, более того – неприятно. Его тяготит и раздражает однообразный ритм деревенской жизни, ее самодостаточная, почти самодовольная завершенность в себе. Эстетические вкусы Китасова и его земляков тоже различны. Для Вени живопись – не буквальное копирование мира, а выражение своего «я». Он инстинктивно, на уровне ощущений понимал прекрасное в искусстве, а не его утилитарное проявление. Недаром «в детстве он рисовал людей, дома, свою улицу, а теперь рисует духовное, сложное, не сами предметы, а свои представления, поэтому и картины выходят сложные – посторонний бы в них ничего не понял». Он рисует мир таким, как понимал его двадцатилетний самоучка с неопределенным будущим. Поэтому и принимают Венины картины за мазню. Поэтому и жалеют парня соседи, пытаясь наставить на путь истинный. А тот в свою очередь обвиняет их в примитивизме и ограниченности. Получается замкнутый круг, иллюстрирующий тему «поэт и толпа» середины семидесятых. Но это поверхностный, обманчивый слой конфликта. Для понимания его глубины важен метафизический образ дома. Именно он является центральной метафорой повести и центром философских раздумий. Борьба Вени и Клементьевых, его соседей, за дом – столкновение различных, в чем-то антагонистических начал.

Веня Китасов держится за него, как за последнюю соломинку, связывающую с родной землей, с могилой матери. Дом для него еще и надежда на новую жизнь и возможный триумф. Он держится за дом, подсознательно боясь повторить судьбу отца, сгинувшего на чужой стороне «в погоне за веселым рублем». Фундаментальное понятие дом остается для него духовной ценностью. Веня хочет узнать пространство жизни, откладывая обустройство дома на потом. Выбор судьбы – это его риск. Ведь эстетическое начало в нем – цвет без плода. Искра таланта художника-самоучки тлеет вне людей.  И они могут никогда не узнать об этой искре и не пожалеть о своем незнании. И дом Китасова не выстоит, будет растаскан по бревнышку, так и не став гнездом для другой, новой жизни.

Для Клементьевых – это дом без хозяина, заброшенная земля. В их семье запечатлен весь спектр традиционного отношения к жизни и к Вене. Веню безропотно и безответно любит Катя, жалеет тетка Анна, ненавидит ее сын Михаил. Для них он – нескладный парень, потенциальный зять, лишний человек. Их жизнь, как и жизнь деревни, подчинена общему правилу, которое они считают единственно верным. Обычные люди обычной деревни. К их крестьянской правде вроде бы тянется писатель, и хотел бы принять ее истину. Но дом для них скорее жилище, крыша над головой, а не очаг.
В борьбе духовного верха и телесного низа у Потанина нет завершающей истины – она должна быть где-то посередине. Она просто должна быть. Должна быть! И подкрадывающийся крамольный вопрос – а если нет? Тогда для чего человек мучается в этой жизни? Или жизнь дана ему только для страданий?  В повести писатель подошел к пониманию трагизма человеческого бытия. У него никто не может быть счастлив в одиночку со своей правдой. А споры за дом – за Жизнь! за Истину! – губят стены, сгорающие в огне пожара. Так же сгорает на чужой стороне  и неприкаянный Веня Китасов. Вытлевает жизнь в деревне. И только надежда на уцелевшие фундаменты остается у писателя. Тонкая, как солнечный луч.

Объемно суть бытия может охватить интуиция художника. Веня только задекларировал эту роль, но не способен нести печальный крест всепонимания. У Потанина возникла необходимость в герое, наиболее полно вмещавшем в себя как писательское «альтер эго», так и его представления об идеале. Просто кто-то должен был донести граду и миру весть о незыблемости стержня, о единстве прекрасного и нравственного.

Образ своего художника Потанин  создаст в повести «Течет, течет река».  Его Митя Суров и есть тот самый сокровенный человек. Все тот же провинциальный интеллигент, живущий духовным поиском. Школьный учитель истории, который свободное время отдает живописи. Он не претендует на выставочные залы и музеи, только на поиск Правды и Красоты. Это его личный выбор, далекий от суеты тщеславия. Он все прекрасно понимает и готов к той роли, которую автоматически отводит ему обыденное сознание – неудачник! Митя уже немолод, но так и не добился ни должности, ни денег, ни признания. Самое ужасное для обывателя – и не пытается добиться. Он абсолютно самодостаточен и целен. Его терзания и душевные муки – органичная часть его бытия. Он не мазохист – просто художник. Для себя. И очень немногих людей. Прежде всего для жены – Зины.

Отношения Мити Сурова с женой вместе с его самоанализом равноправно организуют сюжет повести. Сердечный приступ привел его в реанимационную палату, где на больничной койке он проводит беспощадную самооценку. Как бы жестко он не относился к себе, Митя – счастливый человек. Потому что в его жизни есть призвание и есть Любовь. Наполненность любовью исполняет жизнь смыслом, оправдывает ее и примиряет перед небом. Но это пограничное состояние человека между жизнью и смертью, его внутренние расчеты с собой и Бесконечностью. Неожиданно в повести меняется акцент и на первый план выходит Зина. Подруги говорили ей, что они не пара – седой странный учитель и молодая закройщица из ателье. Ей говорили, что он бесперспективен, что можно найти помоложе и посолидней. Но что поделать с таким непонятным чувством как Любовь? Зина нашла ее в своем Мите и готова платить за каждый прожитый с ним день. Болезнь мужа открыла в ней высокое чувство беззаветной самоотдачи, какое есть наверно только в русских женщинах.

Если обычно Потанин создавал в качестве идеала образ женщины-Матери, то в Зине, пожалуй,  впервые он обратился к образу Жены, спутницы Мужчины. И этот образ получился необыкновенно сильным, богатым на тонкость психологических нюансов, воплощающем лучшие качества женской природы. Зинина любовь сильнее внешних обстоятельств. Она готова даже бороться с неизбежностью и вытерпеть все, что преподнесет ей судьба. Ради любимого и своего будущего ребенка.
Открытый финал повести не только оставляет многозначность прочтения, но и смягчает, снимает драматизм конфликта человека со своей природой, дает возможным мелодраматический вариант его решения. Ведь так нестерпимо хочется победы жизни и добра. Вопреки всем обстоятельствам.    

* * *

На рубеже 80 - 90-х годов творческая интуиция и художественный анализ действительности подвели писателя к печальному выводу – над человеком зависла угроза духовного самоуничтожения. Внешние перемены запустили  в действие механизм, разрушающий ценностный мир, всю многообразную систему бытия человека. На волне предчувствия он создает повести-катастрофы «Мой муж был летчик-испытатель», «Плакала кукушка», «Доченька». Неизменно место – пространство русской глубинки, неизменен герой – провинциальный интеллигент.  Изменилось внутреннее состояние героя. Обозначенное еще недавно тревожными красными флажками латентное противостояние души и «духовной ржавчины» выплеснулось наружу, стало реальностью, вошло в обиход. Более того, Потанин увидел страшное – подмену понятий. В человеческом сознании «ржавчина» стала замещать те ценности, которые всю жизнь отстаивал и утверждал писатель. И опять «про малое стали говорить великое»,  опять подлинники стали менять на фикции. Только масштаб происходящей ценностной мутации из микрокосма человеческой души выплеснулся на все общество в целом. Эта мировоззренческая катастрофа стала для Потанина  и личной трагедией, и материалом для художественного обобщения.

Наступлению на феноменальность человека посвящена повесть «Мой муж был летчик-испытатель». С нее начинается открытый счет потерям, понесенным в незримом конфликте антагонистических представлений о содержании и смысле  человеческого бытия. 

Неизбывная боль поразила Владимира Ивановича Савушкина. В сверхполитизированное время, когда вся страна по телевизору следила за баталиями в парламенте бывшего Союза, скромный референт общества «Знание» мучается душой. Он чувствует себя виновником гибели молодой женщины. Душевные страдания заставляют его обратиться по телефону доверия к дежурному психологу.  По его совету Савушкин реконструирует в дневниковой форме события прошедшего лета…

Однако за фабулой скрыто нечто большее. Отстаивая и защищая уникальность человека, Потанин выступает против универсалий. В какие бы изощренные формы они не облекались. Диалог с психологом – спор с одной новых универсальных концепций «спасения человечества». Для Потанина человечество начинается с отдельного, конкретного человека. И спасение начинается с этого забытого отрядом бойца, а не со всех скопом по единому рецепту.
Для психолога рефлексия Савушкина, и, шире, страдания души – болезнь, разрушающая внутреннюю гармонию. А дисгармонию можно исправить с помощью психоаналитических тестов, моделируя душевный покой по прописанным в пособиях шаблонам. Счастье, по психологу, это отсутствие душевной боли. Или души? Он очень уверен в себе, как уверены фанатики или ограниченные люди. Или те, кто смотрит на всех прочих людей свысока. Поэтому в его подходе к человеку присутствует комплекс заурядного обывателя, пропитанного духом технократического мессианства. Он ощущает себя кукловодом по отношению к марионеткам. И тем послушней марионетки, чем сильней они запрограммированы. Неизвестно, как он избежал противоречий внутри себя, но он активно, даже агрессивно пытается «стерилизовать» душу Савушкина. Из самых благих побуждений. Сообразно своим служебным обязанностям. 

Писатель крайне настороженно относится к новоявленному мессианству, к глобальности его претензий. Потому что результатом становится усредненный человек толпы, массоид. Массоид пытается все проблемы решить по простой схеме. Упрощая решения, он упрощает жизнь. Как это похоже на современные императивные слоганы – не парься! будь проще! и т.п. Такая простота быть может удобней в быту, но плата за нее – человеческая уникальность. Отказ от своей феноменальности – это своеобразная форма пошлости, духовной нищеты. И подобное моделирование личности для писателя становится формой современной агрессии против человека, против глубинной вселенной его души. И жестокая расплата ждет всех – здесь и сейчас, виновных и невинных.

Двойной метафорой, представляющей взгляд писателя на перестроечные реалии, стал образ Веры Черняевой. Он дан нарочито приземленно – как ее судьба. Красивая девушка стала инвалидом из-за нелепого случая. И тогда, прикованная к кровати, она придумывает себе другую жизнь. Жизнь, где был муж-летчик, было море и солнце, были прекрасные города и прекрасные люди. Так легче переносить откровенную нищету, телесные и душевные муки, не думать с ужасом о будущем и с содроганием о прошлом. Где на самом деле был жених-алкоголик, всадивший по пьяни нож в позвоночник, был грязный промышленный город с грязью рабочих общаг и тусклая бесцветная жизнь. Чтобы понять нелепость и ужас той жизни, надо пройти через страдания, оказаться на самом краю пропасти. Но страдать опять приходится менее всего виновным: Вере, ее матери, младшей сестре. За что Голгофа? Доколе? За этими вопросами встает тот, другой смысл образа Веры и весь комплекс сегодняшнего мировосприятия писателя.  У Потанина образ Женщины, обезноженной и униженной, дорастает до образа России. Только ей сегодня хуже, чем вчера – больней и безнадежней. И на безмолвный, застывающий в горле вопрос, всплывает тютчевское – «В Россию можно только верить». Когда потеряно все, спасаются только верой. И любовью.

Но случайно ли, что в повести поиск веры гипертрофирован до космоса? НЛО, зависшее над Вериными фантазиями, переходит из научной гипотезы в расхожую мифологему. Лишенным надежд на земле остается уповать на небо. Не Небеса – лишь небо! Лишенные веры в Бога рассчитывают на инопланетян. И горький логический финал – моление о чаше сменяется заклинанием тарелки. Вот тут Потанин просто жесток. Не только с нами – с собой тоже. На его идеал, его юношеский цельный мир,  веру в гармонию человека  обрушилось железное безверие, необоримость обстоятельств с ежедневным бичеванием души,  с ежедневной дорогой на распятье. Он, как и его Савушкин, вынужден жить после катастрофы внутреннего мира. А где же спасительная любовь? И любовь оставляет пространство между людьми. В этой земной юдоли должны ожесточиться и перейти последний предел. Должны бы… Но ходит, собирая деньги на коляску для Веры, тетя Тоня, готов поделиться нелишним Савушкин, откликается на зов Миша Салазкин. Любовь осталась где-то в глубине человеческих сердец. И пока светит хоть одна искра этой любви, можно и нужно жить.    

Потанина не оставляет вера в человека. Это единственное, чем он держится как личность, как писатель. Причем его вера изначальна – ее не поколебать ни обстоятельствам, ни апокалиптическим проповедям. Человека он принимает в его современном обличии. Причем очень даже непричесанного. Вера Черняева за всем душевным изломом, за неприглядностью так и не обнаруживает черту избранных – просветленное страдание. Но именно ее отметило небо, именно ей довелось летать. Очередная фантазия? Нет, не случайно писатель дает ей удел, отмеченный терновым венцом. Поруганная красота несет в себе не только знак поругания – и красоты тоже. Униженная беспомощностью, она все равно заставляет надеяться на обретение себя, пусть и в иной ипостаси. Так, по крайней мере, думает писатель. 
Философский подход способен примирить с неизбежностью жизни. Но как примириться с неизбежностью ее конца, как вернуть и исправить ушедшее время. Память возвращает в прошлое и вершит суд – над собой. Не каждый рассудок способен выдержать такой анализ. Да и рациональные методы вряд ли годятся для расчета с прошлым: подсознательно человек стремится сохранить в памяти только лучшее, что с ним было. И к ощущению неизбежности круговорота бытия писатель добавляет мир чувств и чувствований. Ему кажется, что только таким способом в переломное время можно сохраниться человеку – не «хомо сапиенсу»,  а чувствующему и страдающему  индивиду.

Не случайно поэтому появление Жан-Жака Руссо на страницах повести «Плакала кукушка». Только с его помощью могут утолиться печали Веры Семеновны Залесовой. Только он способен дать ей утешение, ибо жизнь ее, смятая историей, обернулась в конце… Слова даже не подобрать.

Верная материалистическому пониманию действительности, Вера Семеновна никогда не роптала на судьбу. Потеряв родителей  в гражданскую, она, сидя за книгой по ночам, стала учительницей. Сельской учительницей в однокомплектной школе. Когда вышла замуж – началась война. На работе не щадила сил – не стало здоровья. Вышла на пенсию - одинокая старость никому не нужна. Скончалась – на ее могиле построили новую дорогу. Как будто никогда и не было Веры Семеновны.

Только письма из ниоткуда, из прошлого дошли в этот мир. Через вторые и третьи руки попадают они к читателю. Это не случайный прием. Потанин, дистанцируясь от своей героини, стремится показать типичность, более того – заурядность человеческой судьбы. Будничная история одной человеческой жизни, каких много, бесконечно много в России. И вот тут по-настоящему становится страшно. Образ Веры Семеновны перерастает задуманное, социальное, вбирает в себя иносказательное, укрупняясь от судьбы Женщины до судьбы России. Становится понятной перекличка истории Веры Семеновны с участью ее родителей. На месте их могилы она нашла пшеничное поле, на ее костях лежала бетонка. Выгоревшая жизнь, которой так беспощадно распорядились судьба и история: Женщина, не ставшая матерью; Учительница, не нашедшая всходов на вытоптанном поле; Личность, скованная рамками ординарности. Судьба женщины, совпавшая с судьбой ее страны. И кто виноват за их предсмертные муки? Что стало первопричиной?
Подробно-дотошный анализ  невозможен. В том числе и по этическим причинам – как веревка в доме повешенного. Писатель здесь не судья и не прокурор. Он жертва. Жертвой, бессильной жертвой оказывается и читатель. Его ждет не просто потрясение и катарсис, ибо страшное уже произошло со всеми нами, ибо и нас распахали, перемололи и построили нами дорогу. Только куда?  В ответ – безмолвие. Если у Некрасова «косточки русские» по бокам, то здесь ни креста, ни погоста на несколько поколений. Разорванная связь времен прошлась по остаткам фундамента и сегодня убивает будущее. Чума распада и вырождения уже отгуляла по спитым и обезлюженным селам и деревням, по земле-кормилице. И держатся старческие немощные руки Веры Семеновны за томик Руссо, потому что не за что больше держаться. Во вселенском угаре чумного пира человека может оградить и спасти только вера. А она даже молиться не умеет. И спасается чувствованием. Потанин почти декларативно утверждает сентиментализм как форму защитной реакции души, как последнее утешение, как причастие умирающему. Потанин жалеет и сострадает человеку по-настоящему, не отказывая в последней просьбе. А в такие минуты сомкнуты уста и все поступки определяются движением сердца.  

Вера Семеновна удивляет своей покорностью судьбе. Но писатель относится к ней не с осуждением, а с пониманием. Может быть в Потанине это самое главное – сострадательное понимание. Жизнь Залесовой – целая эпоха, в которую вместились все противоречия прошедшего века: энтузиазм и отчаяние, вера и страх. Подозреваю, что и имя героини не случайно: оно указывает и на путь, и на трагедию разочарования. Потанин, вступив на стезю философских обобщений, все чаще и чаще сгущает свою лирическую прозу вполне прозрачными аллюзиями и метафорами.

Метафорой кажется и судьба Саши Селезнева, воспитанника и ученика Веры Семеновны. Она отдала ему всю силу своей нерастраченной любви, считала его своим духовным наследником. В нем действительно была  редкая для его сверстников чуткость и глубина. Он был добрым человеком. Был, потому что доброго и чуткого юношу убил Афганистан. И боль писателя оказывается сильнее любых литературных приемов. В структуре повести образ Саши не только дополняет и объясняет трагедию Веры Семеновны, но и приобретает самостоятельное значение. Выбирая жанр – повесть в письмах, - писатель несколько дистанцируется от героини, но через Сашу приближается к ней по родству нравственных параметров. Гибель Саши усложняет художественное решение, делая концептуально трагедийным не только прошлое и настоящее, но и будущее.

Линейное представление о времени, давно уже устарев, остается в сознании расхожими штампами и фразами. Человеку свойственно надеяться на лучше и взгляд в будущее традиционно считался оптимистичным. Но по прошествии все того же времени человек начинает понимать безответственность штампов и свою личную причастность к пробегающим меж пальцев песчинкам дней. Человек понимает, что он сам одна из песчинок и жертва неумолимого и бесчувственного времени.

«Несчастных людей больше, чем счастливых», - так почти по-толстовски начинается повесть «Доченька». И начинается история разрушения внутренних связей в пределах самого близкого круга – семьи. Герой повести, Николай Петрович, пытается понять причину своей трагедии – потерю дочери. Традиционный потанинский герой оказался между молотом обстоятельств и наковальней времени. Внешняя среда бесцеремонно и жестоко вторгается в мир его семьи. И он ничего не может с этим поделать.

Каким иллюзорным  стало казаться ему  недавнее счастье - любимая женщина, ставшая его женой, долгожданное рождение дочери, замкнувшей их в круг Семьи. И неважно, что материально у них не очень, главное, что Николай Петрович и его Аннушка любят и понимают друг друга. Главное, что у них есть любимый человечек – дочь Леночка! А значит -  все будет хорошо. С этой верой они и прожили до старшего школьного возраста дочери. Николай Петрович даже не заметил, когда его Леночка стала отдаляться от них. Здесь писатель делает акцент на переменах, обусловленных не подростковой ломкой переходного периода, а сменой ценностных ориентиров. Извечная проблема отцов и детей базируется на столкновении различных мировосприятий двух поколений. Но Николаю Петровичу пришлось столкнуться с другими, принципиально иными ценностями. В школе Леночка видит, что ее одноклассники отличаются по уровню материальной обеспеченности. Материальный уровень – одежда, косметика, украшения, - становится для нее критерием оценки. Не только социальной, но и личностной. В своем отроческом максимализме она во всем обвиняет «отсталых родителей», не умеющих жить. Ее новые ценности антиномичны семье. Поэтому у нее появляются другие приоритеты и авторитеты. Но Николай Петрович готов пережить и это, как переживают родители все капризы и болезни своих детей.

Однако новогодняя история разбила видимость семейной идиллии. Леночка пригласила на праздник одноклассницу Олю и ее друга – питерского студента Сашу. Из Сашиных монологов  Николаю Петровичу становится ясно, что его дочь подпала под влияние модных веяний. Мода – явление переменчивое и всегда временное. Но ее воздействие на неразвитое сознание вполне может быть действенным. Сашина застольная болтовня о стиле, о современных тенденциях моды может и осталась бы досужими разговорами и все тем же поводом для рефлексии Николая Петровича. Но последующие события полностью выбивают его из колеи. Леночка дала Оле поносить колечко с якобы «модным» для этого новогодья красным камнем. После нападения хулиганов Оля оказалась в больнице. Лена идет к подруге, чтобы снять с нее кольцо. Для «стильной» встречи Нового года. Вместе с Сашей.

Николай Петрович не может понять, что и когда случилось с Леночкой. Терпимый и мягкий человек, он не в состоянии принять этот поступок, являющийся предательством и подруги, и всей его жизни. Это уже не рефлексия по поводу  невстроенности в течение времени и обстоятельств, а неприятие такого Времени! И осознание потери дочери. Точнее, потери себя. Он заставляет себя жить. Он хочет заставить себя жить. И не знает как: «Что будет со мной завтра? А послезавтра? А через год?.. Неужели я проживу еще целый год? Неужели?..»  

* * *

Как бы ни было тяжело, но жизнь продолжается. И опять встает солнце, и опять приходит день, зовущий в дорогу. В этой закономерности есть глубокий смысл – человек тем и живет, что преодолевает тяготы и страдания. Преодолевает себя! Таким преодолением, утверждением априорной ценности жизни стали последние по времени произведения писателя – повести «Золотой ковчег» и «Последний пароход».

В «Золотом ковчеге» писатель итожит свои размышления о человеке и пытается найти для себя честный ответ в условиях сложившихся реалий на вызов времени.

Жизнь журналиста Николая Михайловича полна проблем – предпенсионный возраст, болезнь жены, шаткое положение в газете. Нужно бы думать о себе и своем несветлом будущем, а его не отпускает тайна человеческой души. Имя которой – Иван Петрович Пухов. Загадочный автор-внештатник, пенсионер, знаток живой природы и просто неуемный человек. Его приход в редакцию – это событие и театральное представление одновременно. С шекспировской страстью он зачитывает свои рассказы Николаю Михайловичу, попутно вываливая на него свои взгляды на природу и человека, политику и Россию. Он буквально подавляет собеседника своей страстностью, обставляя мизансцену редакционной комнаты монологами и риторическими вопросами, не требующими ответа. И за всеми этими появлениями скрывается некая тайна, которую пытается разгадать журналист. Кто он, Пухов – блаженный или себе на уме? Зачем ему нужен Николай Михайлович как собеседник? Что питает его бурную энергию? Для большинства редакционной братии это вообще не вопрос, да они и не задаются ничем подобным. И ему бы не надо забивать себе голову лишними проблемами – своих хватает. Вскользь брошенные слова редактора о необходимости омоложении газеты напрямую касаются стареющего журналиста. Другое поколение дышит в затылок, заставляя думать о неизбежно-страшном слове  «пенсия». А его не отпускает Пухов – перепады настроения, недомолвки в рассказах. Пухов настойчиво приглашает Николая Михайловича к себе в гости, намекая на некую тайну. А тот все сомневается, боится чего-то, откладывает и откладывает визит на потом. Чтобы опоздать. И придти к нему уже после смерти.

А скрытая тайна  Пухова заключалась в трагическом переживании своего одиночества и итогов прожитой жизни. Пухов пережил свою катастрофу, свой вселенский потоп. Сельский учитель и милиционер, он в своем правдоискательстве слишком поздно понял важную истину – смысл жизни в продолжении ее. И вот он одинокий старик, окруженный кошками и собаками, фикусами на окошке и осознанием своего поражения. Это осознание и является раздражителем его бурной энергии и творческих усилий. И самооправдание в книге, которую он пишет и пишет, надеясь перевернуть мир, человеческое сознание, ход времени. Эта вера в собственное последнее усилие и питает его жизнь, и держит на плаву. И репетирует он на Коленьке, как называет журналиста, истины и откровения своей книги. Хочет он найти в нем единомышленника и соавтора, хочет услышать слова понимания. А тот все уходит и душевного крика Пухова,  уклоняется от прямого обращения и откладывает на потом. Этого потом у Пухова и не будет, потому что убьет его сердце жестокий отзыв из московского издательства. Перечеркнув последний смысл земного существования.

Традиционный потанинский прием – персонаж становится камертоном рефлексии героя. Так и становится для Николая Михайловича открытие тайны Пухова  открытием самого себя. Более того, откровением. И он вдруг понимает, что его жизнь тоже, если не прошла еще, то выведена за пределы общего течения, отнесена в сторону, чтобы… Он так боится додумать свою мысль до конца. Боится признаться в своем поражении. Ведь именно так смотрят на него в редакции, именно так думает он сам о себе. Что делать ему во время потопа? И ответом становятся слова произнесенные Пуховым – спасать душу! Ковчег души должен пережить время непогоды, чтобы в конце концов обрести спасение. Ради этого стоит жить и бороться с судьбой. Потому что таков земной удел. Однако даже долготерпению может наступить конец и усталость от страданий и душевных мук  захлестнет человека отчаянием. И тогда единственное, что остается, это найти упокоение человеческой душе. И таким упокоением для Пухова стал приемный сын Вася. Именно «сынок» успокоит душу Пухова и даст ему смысл и надежду. Синие пронзительные глаза мальчика заставят журналиста о многом передумать по-новому. Образ мальчика в повести создает образ  далекого берега для потерянных в океане жизни. Прозрачный образ надежды должен принести утешение. Но был ли тот мальчик? Не иллюзия ли это, призванная смягчить горечь поражения и потерь? Остается только верить, что не пропадут глаза небесного цвета на развилках дорог. Только верить…

Но вера возможна, когда есть живой пример духовной стойкости и верности себе. Повесть «Последний пароход» посвящена вечной памяти Виктора Астафьева. Это подробный рассказ о встречах  с человеком, ставшим для Потанина нравственной опорой в жизни и наставником в литературе. На страницах повести, как на ладонях, лежит вся жизнь писателя. Поездки,  встречи,  семинары – это те моменты, когда он оказывается на людях, на обозрении, выходя из своего творческого подполья. И эти публичные минуты оказываются ключевыми на целые годы дальнейшей работы. Потому что интимный характер творчества во многом зависит от объективной оценки, дружеского участия. И на всем протяжении своей писательской жизни Потанин обнаруживает отчетливый след воздействия целостного мира личности Виктора Петровича Астафьева. Потанин не открывает тайн, не делает сенсационных откровений – просто рассказывает о времени и о себе, о близком общении с личностью, повлиявшей на его жизнь и творчество. Личностью, которая своей глубиной погружения в жизнь своего народа и глубиной его понимания поставила такую художественную и гражданскую планку, что достичь ее уже вряд ли кому удастся. Писателем, переворачивавшим умы и сердца миллионов, обжигавшим своим словом, заставлявшим стыдиться и любить. Яростным человеком, всегда ставившим честность, правду  в основу жизни и искусства. И так трогательно, так беззащитно переживавшим красоту этого мира. Астафьев просто не мог не быть той нравственной силой, само присутствие которой делало этот мир лучше. А его книги служили и служат поддержкой и опорой тысячам и тысячам безымянных читателей, разбросанных по земле.  Потому что печатное Слово, царапая  души людей, будит их и оставляет свой след, уходящий к духовным вершинам.        

* * *

По глубочайшему убеждению Потанина мир держится именно на Культуре. Для него это синкретичное понятие равное цивилизации. И если рушится мир в человеческих душах, обнажая зыбкость всего сущего, то единственной надеждой на спасение он видит именно в Культуре. Поэтому сеет и сеет он зерна разумного и доброго…

Ведь Культура немыслима без этой ежедневной кропотливой работы. Этого непосредственного труда души. Это способность построить в себе Храм и удержать его в целости. И держаться самому. Только тогда вокруг тебя возникает та аура, которую и называют духовностью. Может мои слова и грешат пафосом, но жизнь Виктора Федоровича Потанина  представляет такое повседневное служение. Она состоит не только из творческой работы, из мучительного и прекрасного писательского труда. Это и его общественная деятельность, его отзывчивость на чужую боль и беду. Ведь Культура – это еще и живые люди со своими насущными проблемами. Еще в советское время, будучи депутатом Курганской областного совета народных депутатов, Потанин отдавал все силы для обеспечения работников культуры жильем, для решения их бытовых вопросов. Он просто прекрасно понимал, что именно библиотекари, заведующие сельскими клубами, как и учителя, это та  соломинка, удерживающая народ над пропастью. И если не выдержала она напора времени, то не вина это писателя, а неизбывная боль. Его мучения от собственного бессилия и невозможности помочь. Это сострадательное качество личности Потанина и является тем духовным светом, который исходит от него и которым он щедро делится.

Это и его просветительская, наставническая работа. Символично и закономерно, что староста литературного кружка  50-х годов, Потанин уже больше десяти лет руководит литературной студией в Курганском  государственном университете. На его свет по средам в аудитории собираются не только студенты,  но и те, кто слышал о студии и кто свои смятенные чувства пробует выразить Словом. Из-под его крыла вышло уже не одно поколение творческой молодежи. Не все они стали поэтами и прозаиками, но все состоялись людьми думающими, ищущими, неравнодушными.

А главный итог  – Книги. Написанные болью его души. Тем прекрасным русским языком, какой уже не встретишь  на газетных страницах и  не услышишь с экрана телевизора. Потанин в своих книгах  сохраняет высокие традиции литературного языка – чувственного и трепетного, образного и многозначного. Это очень серьезно – быть хранителем родного Языка. И пусть сегодня читают  мало, пусть читают «легкие жанры», но на полках библиотек стоят Книги. И пока они есть, не прервется связь времен – от поколения к поколению, от сердца к сердцу. 

 Владимир Олейник