Собачье место

Еще утром он весело бегал с лохматой дворнягой наперегонки, гонялся за котом – молоденький белый бультерьер. С оранжевого окраса ромбом на левом глазу. Может это пятно, обесценив собачье родословие, выбросило его щенком на помойку? Но для него и там была жизнь – с костями, банками, собаками и, главное, Человеком. Его Человеком. Который мог дать огрызок колбасы и кусок хлеба, пнуть и погладить его. С ним можно было спать рядом, чувствуя его хриплое дыхание и перегарный запах. От Человека всегда пахло перегаром. Вот и сегодня он бежал за своим Человеком, который шел с матерчатой сумкой, пошатываясь, в поисках жестяных банок и бутылок. Бежал сзади, забегал вперед, тыкался пятнистой мордой в его ноги и пытливо поднимал к нему маленькие красноватые глаза. Человек зло матерился – его шатало, ему с утра было плохо. Он посмотрел на собаку и выматерился еще злее. Взял кусок проволоки, болтавшийся на ошейнике, и прикрутил его к металлической ограде газона во дворе. И пошел дальше, пошатываясь и сплевывая с губ свою злость.

Еще утром бультерьер весело бегал. Теперь его пространство ограничилось двадцатью сантиметрами проволоки. Он сидел на ноябрьском асфальте, вставал и снова садился. Проходившие мимо люди косились на него. Они шли домой. Шли мимо. Он садился и вставал. Потом ложился ненадолго и опять садился, переминая ноги. Ему было холодно. Но бультерьер – сильная собака. Боец. Он не умеет скулить как дворняга и вилять каждому хвостом. Он садился и вставал. Он ждал своего Человека. Всматривался маленькими глазами в наступающую темноту. Какая-то женщина сердобольно охнула, выходя с ведром из подъезда. Из ведра пахло знакомой помойкой. Женщина опасливо обошла собаку, что-то бормоча и охая. Уже в темноте она вынесла старое пальто и бросила бультерьеру в газон. Потом туда же кусок хлеба. Пальто было мягкое. На нем было теплее лежать и сидеть. Ложиться и вставать. Теперь это было его место. Двадцать сантиметров в газоне и двадцать сантиметров на асфальте. Всю ночь он ложился и вставал. Дрожь пробирала все тело. Очень хотелось пить. Когда утром мужчина принес в пластмассовой баночке воды, он нехотя гавкнул на него и двумя движениями языка втянул в себя воду. Взял зубами баночку и перенес на пальто. На свое место. Собравшиеся люди галдели, разводили руками, ругали кого-то и с опаской смотрели на него. Кто-то принес птичью кость, кто-то бросил хлеб. А он садился и вставал, выдерживая дистанцию в двадцать сантиметров своими красноватыми глазами. Потом приехала машина. Из неё вышли трое мужчин в форме. Постояли, попереминали ноги и уехали. Бультерьер – сильная собака. Она боец. Она защитит свое место. Люди уходили и приходили. Проходили мимо. А он ложился и вставал. Все чаще ложился. Грыз мерзлый хлеб. Вместо времени теперь у него было пространство. В двадцать проволочных сантиметров. Когда на него набросили сеть, он почти не сопротивлялся. Только дернулся и обнажил клыки. Вместе с открученной проволокой его перенесли в кузов машины. Дверца захлопнула свет. Заурчал мотор, чихнув острым бензиновым выхлопом. Машина качнулась и пошла. Увозя бультерьера от обретенного места.

1 декабря 2005

Пасха

С вечера пошел снег. Он ложился на мокрую весеннюю землю, таял, цепляясь белизной за газоны. Ночью снег сменился дождем. Еще утром дождь молотил по крышам, шуршал по подоконникам, постукивал в стекла. Потом стих. Оставив за собой тугую перину серого неба и черноту мокрых дорог. Тишина утра. Во дворе сыро и грязно. Раскиданные мазки луж, кирпичная крошка на асфальте, белые бугорки снега в газонах. Туман меж домами. Безлюдье. Дождь смыл снег с дорожек в парке. На дорожках размазаны кусочки собачьего дерьма, обрывки цветной бумаги, битые пивные бутылки, растоптанные пластиковые и всего того, что оставляет природе несовершенный человек. Глаза натыкаются на пиво-водочное стекло и ищут другое. Вот оно! Пожелтевшая из-под снега трава в парке, голые березы с протянутыми к небу ветвями, птичий гомон за рекой. Тобола почти не видно. Его накрыла пелена тумана, и лишь угадываются силуэты домов на том берегу, вцепившиеся в низкое небо кроны, да неугомонная трель, разбавляемая мотором редкой машины. И только издалека, откуда-то сверху вдруг доносится, угадывается мелодичный перезвон. Он идет сверху, подобно благодати. Он накрывает тебя с головой, проникает внутрь, щекочет сердце, мурашками пробегает по спине. Благодать накрывает этот парк с собачьим дерьмом и битыми бутылками, грязные лужи и мокрый асфальт. Она снова дает человеку и миру шанс на спасение. Дарует смысл. Очищает сердце и душу. Становится светло внутри. Легче дышать. Тихая радость наполнила все вокруг...

    Апрель. Воскресенье. Пасха… Христос воскресе? Воистину! Воистину…

Привычка к жизни

Человек шел по улице. Обычной городской улице. Шел, глотая шум автомобилей и сиреневый воздух зимних сумерек. Мимо проходили люди. Такие же сосредоточенные на своем, внутреннем. Такие же одинокие, как и он. Он шел и шел, рефлекторно протекая сквозь молчаливую толпу одиночеств. Думал о своем. Он устал. Устал от суеты. От ненужной работы. От ежедневного хождения по кругам мнимых дел. От галдящих пятен узнаваемых лиц. От ежевечерней ругани дома. Он понял, что устал жить. Шаг замедлился. Правая сторона лица съежилась — загорелась кожа. Он встал. Он уже ни о чем не думал. Тело обрело ватную легкость. Укололо сердце. Его качнуло. Он поплыл. Ему захотелось откинуться назад и соединиться глазами с дымчатым небом. Захотелось уплыть туда — легко, невесомо. Плыть и плыть в манящую серую синеву. Но что-то щелкнуло в голове, и он почувствовал боль. В груди. И отхлынувшую кровь с лица. Увидел себя, покачивающегося. Услышал женский голос — Вам плохо, мужчина? Может помочь? Он вернулся. Попробовал улыбнуться фиолетовыми недвижными губами и качнуть отрицательно головой. Нет, спасибо, — услышал он собственный чужой голос. Вдохнул полную грудь. Замер. Слегка выдохнул и опять вобрал в легкие весь воздух городской улицы. Улица играла бликами огней. Воздух был пронизан морозной свежестью. Ему стало тепло. Проезжающие шины высвистывали - жи-ить! жи-ить! Он улыбнулся. И сделал шаг. Туда, где его любят и ждут. Домой.

Снег

Идет снег. Белый. Он падает на серый асфальт, разбивается в черную мокрую поволоку. Сыро. Слякотно. Грязно. Под утро комки слякотной грязи растут в вязкое покрывало, плотнеют, подергиваются белым. А снег всё идет — снег-диверсант, снег-предзимник. И вот он уже прикрывает влажную темноту грязи, маскирует улицы, деревья, крыши. Город становится монохромно-белым. И только на дороге колеса машин с брызгами рвут снежную ткань, обнажая темное покрытие. И только плотный воздух рябит в промежутках между обвалом снежинок.

Снег идет и идет. Белый покров проваливается под ногой, выпуская на поверхность воду. Обувь мгновенно пропускает сквозь микропоры эту чистейшую снеговую воду. Мокро. Мокро под ногами. Мокро вокруг. Мокро внутри. С каждым глотком воздуха в рот попадают снежинки и наполняют легкие. Снег идет.

Ночью снег прихватывается черствой коркой льда, колючей и противной. И катается на этом льду под малейшим давлением воздушных потоков. Холодный воздух освобождается от влаги и мотает сухие редкие снежинки туда-сюда. Все вокруг белое с прожилками комковатой оцепеневшей грязи. Межсезонье. Октябрь. Снег-провокатор. До зимы еще есть время тепла и сочащихся крыш. Снег-разведчик. Он обязательно растает. Но он же и предупредил, что с севера неумолимо наползает зима.

Снег идет вторые сутки. Он уже устал. Ему нужно отдохнуть.

Праздник

Девушка зашла в бар. Быстро огляделась и заняла свободный столик. Вздохнула про себя, задержала дыхание и рукой подозвала официанта. Скрывая волнение, заказала бутылку «Гжелки», тоника и три порции испанских оливок. И обязательно испанских, обязательно зеленых. Греческие оливки девушка почему-то не любила. И фиолетово-пресные маслины тоже. Когда через четыре минуты принесли заказ, она с плохо скрываемым смущением достала из сумочки пакет крабовых чипсов. Стол готов. Первую рюмку водки она, сжавшись внутри, выпила залпом. Замерла. Заела оливкой. Потом другой. Третьей. По животу растеклось приятное тепло. Девушка улыбнулась и стала рассматривать зал и вслушиваться в музыку окружающих звуков. Она даже стала покачиваться в такт со своим внутренним ритмом и глуповато улыбаться. Ее время пошло.

Потом она ходила танцевать с невесть откуда взявшимися новыми знакомыми. Пела под караоке — «Угостите даму сигаретой…». И внезапно севшим голосом выводила - «Сигарета тлеет две минуты…». Закашлялась. Ходила курить, жадно и глубоко втягивая щекочущий ментоловый дым. Угостила какого-то лысоватого брюнета, пытавшегося ее клеить, водкой. Угостилась мартини. Пила свою водку с тоником, похрустывая чипсами. И опять танцевала. С вызывающе-пьяным видом пыталась клеить официанта, с расплывшимся пятном невнятного лица. Громко смеялась над его смущением. Доедала оливки. Допивала водку. Потом в туалете долго смотрела в зеркало. Старалась сосредоточить внимание на лице. Пыталась пользоваться косметичкой. Потом все долго смывала, погружая горящие щеки в холод воды. Снова намазалась. Покачиваясь, вернулась в зал. Постояла у столика. Бросила на него приготовленные дома деньги. И незряче вышла в темноту сырого апрельского воздуха.

Девушке сегодня исполнилось двадцать лет.