Виталий Носков, писатель, лауреат Всероссийской литературной премии «Сталинград». Родился в Кургане 1 августа 1950 года. Окончил Литинститут им. Горького. С 1995 по 2001 год работал в Чечне в качестве спецкора газеты МВД РФ «Щит и меч». Участвовал в боевых операциях СОБРа, в боях в городе Грозном в марте 1996 г. Живет в Москве.

Кавалергард

Пока жива в нас память об ушедших, живы и мы

Мы сидим за столиками сравнительно небольшого и от того особенно уютного зала-кафе областного Дома работников искусств.

Ведущий:

— Сейчас вы увиднте бой наших собровцев с чеченскими боевиками. Снимал не профессионал, а один из участников сражения.

Гаснет свет. На экране дорога с поребриком. Справа и слева лесок. Серое небо. И вдруг у края дороги — БТР. Подле него, распластавшись на земле, в камуфляже — собровцы. Что, попали в засаду? Враг нам не виден, но мы ощущаем, как во время коротких очередей вибрируют в руках наших ребят автоматы. Перебежки. Взрывы.

Неожиданно и как-то уж очень просто и буднично перед нами возникают двое наших ребят. Они лежат на дороге в неестественных позах. Ни при каких обстоятельствах собровцы не оставят на поругание бандитам погибшего товарища. Таков здесь негласный закон. Пригибаясь к матушке-земле, под огнем убитых втаскивают под защиту брони.

Вот и ушли в небытие две молодые души, у нас на глазах погасли две вселенные! И так просто и буднично! И быть может, вот эта будничность, когда жизнь и смерть ходят в обнимку, и потрясает более всего.

Мы на презентации очередной книги журналиста Виталия Носкова. Правда, ныне он временами числится как бы по Москве. Однако от этого не перестает быть курганцем. В зале его боевые друзья-собровцы. Так и хочется сказать — однополчане. Люди скромные, молчаливые. В цивильных костюмах и в форме, с боевыми наградами, не однажды побывавшие в Чечне и в других "горячих" точках, прошедшие, как говорят, огонь, воду и медные трубы. Это люди особой породы и особой закалки, наша элита. Это они жизнью своей заплатили за честь и достоинство России!

Звучит скорбная музыка, на экране молодые, здоровые, улыбающиеся ребята. Но мы-то знаем, что провидению было угодно этим парням закрыть собою Россию. Закрыть и погибнуть. О всех о них рассказано почти в пятисотстраничной Книге Памяти "Мы живы, пока нас помнят". В ней представлены 184 собровца. Среди них и курганцы: Герой России подполковник Евгений Родькин, майор Владимир Звонарев, лейтенант Константин Максимов, капитан Вячеслав Власов. Последний родился в деревне Чесноково Мокроусовского района и уже позже попал в УВД Приморского края.

Ведущий:

— Прошу зажечь свечи...

Погас верхний свет, и на столиках вспыхнули трогательные поминальные огоньки. Мы поднимаем бокалы за тех, кого с нами нет... Тяжелый тост. Но ведь их голос "оттуда" сказал нам: "Мы живы, пока нас помнят". Пьем молча. У некоторых на глазах слезы. Друзья, сослуживцы павших подходят к микрофону. Вспоминают. Спазмы перехватывают горло. И неожиданно для себя я отмечаю, что искреннее чувство не терпит дежурных, избитых фраз. Нет натяжки и притворства. Душевную боль нельзя имитировать.

Много хороших слов сказано и в адрес ведущего. Да, да, ибо ведущий и есть основной "виновник" нынешнего торжества и скорби — автор и составитель Книги Памяти "Мы живы, пока нас помнят". Писатель, лауреат Всероссийской литературной премии "Сталинград" Виталий Носков. На лацкане его пиджака орден Мужества. Не случайно же в начале я оговорился, упомянув, что в зале его боевые друзья и... однополчане! И подчас бывает трудно формально определить, кто же все-таки перед нами: журналист или собровец? Как видно, и тот, и другой. Но об этом позже. Сейчас же невольно на ум пришла "Корреспондентская застольная":

"От Москвы до Бреста
нет такого места,
где бы не скитались мы в пыли.
С "лейкой" и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу
Мы прошли..."

Это о корреспондентах Великой Отечественной. И Виталий остался верен журналистскому братству своих старших коллег. Я знаю. Было, и не раз, когда вместо блокнота ему приходилось брать в руки автомат...

Создавший себя

Есть в английском языке слово селфмейдмен. Уж очень оно подходит к Виталию. Дословный его перевод: человек, создавший себя сам, — сзлфмейдмен.

Рассказывает мать Виталия, Нина Николаевна:

"В роддоме Виталик удивил врачей. Как известно, в первые дни у ребенка взгляда как такового еще нет. Он тусклый, неопределенный, ускользающий. А Виталик смотрел на всех широко раскрытыми, вопросительно-удивленными и осмысленными глазами. Медсестра носила его по палатам и всем показывала...
В три года он сам научился читать.

А в школе, после перенесенной ангины, у него случилось осложнение на сердце. Врачи констатировали недостаточность митрального клапана, проще говоря - порок сердца. В школе от физкультуры освободили. Лечились, старались соблюдать режим. Правда, иногда он задерживался после уроков. Но я к этому привыкла: во время болезни ему часто приходилось пропускать уроки, а потом наверстывать. А время идет. Вижу, Виталик мой как-то раздался, окреп. Однажды во время уборки квартиры я заглянула в ящик его письменного стола. Открыла, а там грамоты! Читаю и чуть в обморок не упала! Оказывается ими Виталик был награжден за призовые места на соревнованиях по бегу, прыжкам, метанию... Боже! С его-то сердцем! И скрывал! Вечером набросилась на него. А он улыбается: "Мама, щадящий режим не для меня! И потом... я не хотел тебя волновать".

Что верно, то верно: щадящий режим он не признавал. Вопреки врачебным заключениям упорно тренировал себя, будто предвидел, что ему это обязательно пригодится, и даже, может быть, скоро. Одно время, уже после окончания Литературного института, там же работал тренером по самбо.

Гордится, что деды его и прадеды из казаков, тех самых казаков, которые пришли в Сибирь чуть ли не с Ермаком!
Много читал по военной тематике. Я как-то спросила: "Ты что, в военную академию, что ли, хочешь поступать?". Он улыбнулся: "Хобби..."

А мать сыночка ждет...

В то время я занимался историей дореволюционного Кургана. Однажды в морозный сумеречный час я открыл дверь в доме на Пролетарской, где жила Анастасия Мироновна Гаева.
— А, — сказал я, — вот где я вас нашел!
Старушка на мгновение замерла. Потом фартуком провела по глазам, будто смахнула что-то с лица, и тихо-тихо спросила:
— Вы от Сережи?
Я опешил. О чем она говорит? Какой Сережа?!
Оказалось, что еще во время войны в суровом 1942 году, когда фашисты все еще рвались к Москве, на фронте пропал ее сын, Сережа. В извещении, которые народ называл "похоронками", так и было написано: "Пропал без вести"...
С того дня минуло 33 года. О том, как матери ждут своих сыновей, мы знаем из кино и книг. А тут!.. Это меня потрясло. И вот сидим мы с нею за столом. Чай наш давно остыл, а Анастасия Мироновна все рассказывает и рассказывает о своем единственном сыне. Потом достала из сундука белую тряпицу с фотографиями и письмами Сергея, его аттестат зрелости (он окончил 12-ю школу) и все это вручила мне. Тогда-то я ей и сказал, что постараюсь прояснить судьбу Сережи.
Поиски были трудными и долгими. И все-таки тайна его "исчезновения" была раскрыта. В свое время в областной газете был опубликован о Сереже Гаеве мой очерк. Он так и назывался: "Пропавший без вести".

Падения не было

Его бомбардировочный авиаполк базировался под Москвой, одно время на Полотняном Заводе - бывшем имении жены Пушкина Наталии Николаевны Гончаровой. Потом их перебросили на аэродром Малые Вяземы. В погожий сентябрьский день 1942 года полк получил задание нанести внезапный удар по немецкому аэродрому у совхоза Дугино — это на линии между Ржевом и Вязьмой. Отбомбились. Как всегда, наши бомбардировщики шли без прикрытия, чем и воспользовались немцы: на них набросились Me-109 и Хе-113 (мессершмитты и хейнкели). Основной удар принял на себя экипаж бомбардировщика, который, согласно боевому расписанию, шел крайним справа: пилот Николай Воронов, стрелок-бомбардир (штурман) Сергей Гаев и стрелок-радист Георгий Горелов. Немцам удалось подбить наш самолет. Но поначалу он строй не покидал и успешно отражал атаки фашистов. Позже в донесении командующему 1-й воздушной армией генералу Худякову было доложено, что самолет пилота Воронова загорелся в воздухе, пилот пытался сбить пламя в пике и скольжением. Один человек выбросился на парашюте. Место падения самолета не наблюдали.

На самом же деле никакого падения не было. Этот бой бомбардировщика со стаей немецких истребителей наблюдали подростки и женщины, копавшие картошку на своих огородах. (После с некоторыми, из них я встречался.) Густой дым валил от правого мотора. Выбросился на парашюте Горелов. Немцы его расстреляли в воздухе. Воронов и Гаев сумели посадить самолет на небольшой поляне в лесу.
— Уходим! — крикнул Воронов.
— Бери гостинцы! — Гаев из кабины выбросил коробки с патронами. Затем привычным движением он снес с пулеметной турели ШКАС (крупнокалиберный пулемет), взвалил его на плечи, и друзья ринулись под темную сень смоленского леса. Фашисты усердствовали. Пять дней и ночей шла погоня за нашими ребятами. По их следу пускали даже почтовый самолет. Однажды их прижали к болоту. И тут сказал свое слово ШКАС (1800 выстрелов в минуту), перед которым их "шмайсеры" (автоматы) выглядели детскими игрушками. С удобного бугорка Сергей длинной очередью буквально как косой подчистую срезал вместе с затаившимися там эсесовцами весь лесной подрост на полосе.

Последний шаг

Был плен. Были побеги. После третьего побега Сергея поместили в штрафной лагерь — шталаг IXC Аль-тен-Гробов (старые могилы) под Магдебургом.
Василий Кубаткин, друг Сергея Гаева по лагерю:
"Мы работали в каменоломнях и на угольной шахте близ Наркенштата. Однажды из-за больной ноги я остался в лагере. Наш повар тесаком искусно распорол на ноге гнойник. Около 11 часов дня к нам ворвались трое вооруженных немцев с овчаркой. Меня и еще одного паренька заставили взять лопаты, тележку с рогожей и повели через дорогу в редколесье, к кирпичному сараю. Там на глиняном полу лежал на спине с вытянутыми по швам руками мертвый Сергей. Труп совсем голый. На теле никаких синяков, увечий. Когда же мы его стали класть на тележку и я засунул руку под голову — похолодел: затылок был разбит, на ладони кровь с мозгами. Только тогда я заметил у него небольшое запекшееся пятнышко на шее у подбородка - вход пули. Стреляли, как видно, из пистолета с близкого расстояния и как бы снизу вверх... Что произошло? Может, он пошел на противоборство, знаете, когда на груди рванут: "Стреляй, гад!"?..
Без сомнения, он принял смерть с высоко поднятой головой... И это было в характере Сергея!

В небольшом лесочке, примерно в двух километрах от лагеря, нам приказали вырыть могилу, но не глубже 70 сантиметров. Рогожу, чтобы обернуть труп, не дали. Мы обложили его ветками и листьями. А на могильном холмике из веток же сделали нечто вроде венка...

Гибель его всех нас, кто его знал, потрясла. Он был слишком яркой и неординарной личностью среди нас..."

Однополчане

Читатель вправе спросить: почему я, рассказывая о Виталии Носкове, вдруг заговорил о делах давно минувших, в том числе и о Сергее Гаеве? Да потому и заговорил, что в поиске Сергея Гаева в какой-то мере принимал участие и Виталий Носков. Пока я вел розыски, мне часто приходилось читать ему написанные куски текста, иногда рассказывать эпизоды, которые остались, как говорят в таких случаях, за кадром. Да и вообще, много ли может вместить в себя газетный очерк?
Однажды Виталий приходит ко мне, я перебираю фотоснимки.
— Это кто? — спрашивает он, показывая на парный портрет.
— Это комэска Сергея Гаева Василий Иванович Дымченко. Личность в то время у авиаторов известная. А с ним ты видишь нашего Сергея.
— Гаева?
— Он самый. Снимок памятный.
— Расскажи!
— Изволь. Однажды на выходе из бомбометания самолет Дымченко был подбит. Из правого мотора стали хлестать вода и масло. Но дыма и огня не было. Комэск шел на одном моторе. Естесственно, стал отставать. А немцы только этого и ждали. В такие минуты их истребители скопом наваливались на раненую машину и добивали. Прием (хорошо ими отработан. И вот тогда, с оценив обстановку, экипаж одного бомбардировщика сбросил скорость, вышел из строя и прикрыл своего командира. Так и вел комэска до ближайшего аэродрома, огнем своих пулеметов отражая атаки "мессершмиттов". Об с этом потом много говорили и в полку и на политзанятиях, и в дивизии; писали в газете. А особенность данного боевого эпизода в том, что прикрыл своего командира эскадрильи самый молодой, еше недостаточно опытный по боевому налету экипаж в составе пилота Воронова и штурмана Гаева.
— Вот это да!
— Ну а что скажешь про этот снимок? Здесь, как видишь, тот же Дымченко. Под руку его держит некто - улыбается, приятное, открытое лицо. Как думаешь, кто это?
— Понятно, что летчик. Унты наши, но форма одежды не наша.
— Да, это француз Жан Тюлян, командир знаменитой эскадрильи "Нормандия". Ее сформировали в городе Иванове, а потом перебросили на фронтовой аэродром к Дымченко, которому поручили адаптировать французов к нашей боевой обстановке. О, с этим было связано много трагикомичных и забавных историй. Как-нибудь я потом тебе расскажу.
— Выходит, что у Сергея был еще тот комэск!
— Отличный мужик! Однажды разведка донесла, что на железнодорожной станции немцы сосредоточили несколько эшелонов с орудиями и танками. Конечно, все было укрыто брезентом и закамуфлировано под райские кущи. Но наших на мякине не проведешь. Чтобы беспрепятственно достичь цели, "пешки" прошли станцию далеко стороной, а затем в какой-то момент эскадрилья делает разворот на 180 градусов и выходит на эту же станцию, но уже с немецкой стороны, откуда их не ждали.
Тут и началось! Снизу огонь зениток, в воздухе появились "мессеры" и "вульфы". И в самый напряженный момент боя вдруг в наушниках раздается четкий голос комэска Дымченко: "Ребята, не суетиться! Нам еще ныне за грибами идти!.."
Его ребята будто получили вторые крылья: и цель сама поплыла в перекрестье прицела, и бомболюки открываются будто по волшебству, и ФАБы (250-килограммовые бомбы) аккуратненько ложатся на "райские домики", как на ученье!..
Все эти рассказы Виталий буквально впитывал в себя. По его вопросам и отдельным репликам я видел, как глубоко они западали ему в душу. Думается, что в какой-то степени история с Сергеем Гаевым способствовала его нравственному и духовному мужанию. Я чувствовал, что он воспринимал ее едва ли не как факты своей биографии. И потому было совершенно естественно, когда я поехал в смоленские леса на поиск самолета Сергея (к тому времени я уже точно знал место вынужденной посадки бомбардировщика), Виталий не раздумывая поехал со мной.

Тайны смоленских лесов

День выдался по-июньски погожий, с легким ветерком, который еще холодил, но было ясно, что к полудню не совладать ему с жарою. По краям полевой дороги, на лесных опушках буйствуют колокольчики, дружные семейки одуванчиков, перемежающиеся с пурпурно-розовыми метелками иван-чая и конского щавеля.
А в лесу тихо, сумрачно и даже сыровато. Вот полуразрушенная землянка. Под ногами похрустывают позеленевшие гильзы. Сколько их тут! И все россыпью, россыпью! Встречались гильзы от орудий и минометов.
Сосна, береза, осина, ольховый подрост. Вдруг едва приметная тропа обожалась. Перед нами болотце с незамутненной чистой водой. Виталий зачерпнул ладонью, выпил.
— Кто знает, может, и они тут пили... Я опустил руку в воду. Прохладная. Даже очень. Значит, не дождевая, а от родника.
Развернул карту. Все так. За нами аэродром Дугино, мы же идем лесным массивом. Впереди где-то должна быть речушка Касня. Слышу голос Виталия...
Наконец-то! Мы наткнулись на амортизационную стойку — шасси самолета. Сфотографировали. Переписали заводские номера, выбитые на стойке цилиндра. Хотя я уже знал, что это шасси не от "пешки", а скорее всего от Ил-2. Вскоре попалось еще одно шасси, но уже от другого самолета, более легкого. А вот и коробка центроплана! В нескольких местах она пробита пулями. Здесь же обломки каких-то труб, элеронов, сквозь которые уже проросли деревья.
Сколько же в темных и глухих смоленских чащобах до сих пор валяется скелетов некогда грозных боевых машиин! Впрочем, как нам рассказывали, и человеческих скелетов тоже!..

Забегая вперед, скажу, что самолет Гаева мы не нашли и найти не могли. Сразу после войны его растащили местные жители. Из дюраля мастерили всякие поделки — ложки, вилки, побуду. В деревне у крыльца одного дома мы заметили, что нижней ступенькой лужил фрагмент хвостового оперения от бомбардировщика Пе-2. Может, от Сережиного?.

Солнце клонилось к западу, когда мы гаконец-то выбрались на безымянную проселочную дорогу. Постояли, пооглядывались.
— Ты можешь показать, где наш дом? — спрашивает Виталий.
— Где? - Я замешкался. Никаких придет. Тем более, что тут поля, а мы шли юсом.
— Нам надо идти вот этой дорогой, ютом свернуть под углом направо, вон в тот лес...
Я пожал плечами. И верно. Через полтора-два часа мы вышли точно на свою деревеньку, где сердобольные хозяева нас уже заждались.
Меня поразили его способности ориентироваться. И невольно вспомнил об том на презентации...

«Я тебя расстреляю!..»

Ночь. Телефонный звонок из Москвы. Виталий:
— У меня командировка. Для мамы я в Ростове...
— Понятно. Грозный...
На войне, как на войне. В узких тючках Грозного заблудилась наша танковая колонна. Куда ни ткнется — стреляют. Командир психует, бегает, кричит, автоматом размахивает.
— Я знаю, как выйти — говорит ему Виталий. — Надо развернуться и двигаться вон в ту сторону!
— Развернуться? Да ты кто такой? Куда нас толкаешь? Дудаевский лазутчик! Да я сейчас расстреляю тебя как шпиона!...
Вышли, слава Богу, без потерь.
Обычный, рядовой эпизод. Ни в каких реляциях он не отражен. Наутро о нем и забыли. Командир танкистов, встретив Виталия у штаба, радушно, чуть ли не по-родственному улыбается (кореши!): "А, Виталий!".. А у нашего Виталия после этой ночи появился на сердце очередной рубец, да на голове прибавилась седая прядь.
"Неординарное поведение" спецкора газеты "Щит и меч", видимо, дошло до некоторых чиновников из штаба. Как-то один из них в приватном разговоре прямо сказал ему:
— Что ты лезешь в самое пекло, тебе что, больше всех надо?
— Товарищ полковник, вы видели американский фильм "Мы были солдатами"? Помните сцену, когда во время боя под свист пуль американский полковник спрашивает военного корреспондента: "Ты-то зачем здесь?".
"Спросите об этом у погибших", — ответил ему журналист...
По-моему, после такого ответа больше ему подобных вопросов не задавали.
Кстати, Виталию не удалось утаить от матери ту свою командировку. Существует в природе такой феномен, как биологическая связь. В тот раз мама Виталия звонит мне и говорит, что Виталий не в Ростове, а в Грозном.
— Откуда вы знаете?
— А я его видела. В Грозном, среди разбитых домов, с танками и с автоматом.
И рассказала такие подробности ночного боя, которые мог знать только непосредственный их участник.

Передо мною пресс-релиз лауреатов премии МВД России.
"Носков Виталий Николаевич, член Союза писателей России, обозреватель отдела службы органов внутренних дел и внутренних войск редакции газеты "Щит и меч", — за серию очерков, репортажей, статей, рассказывающих о мужестве сотрудников органов внутренних дел и военнослужащих внутренних войск в "горячих" точках.
Его герои — это все те, кто ведет неустанный бой с преступностью и терроризмом, кто глубоко предан долгу, кто смел, решителен, неподкупен и готов рисковать жизнью.

Виталий Носков, часто бывая в "горячих" командировках, не понаслышке знает, что такое боевая работа, ему знаком вкус несладкого солдатского хлеба. В марте 1996 года в рядах отряда милиции специального назначения он сражался с чеченскими боевиками. За смелость и самоотверженность был награжден орденом Мужества".
Как видим, Виталий предстает перед нами в двух ипостасях: как журналист и как воин. В первом случае вопросов нет. В конце концов он профессионал. Все его книги о Чечне — это живое свидетельство современника, потрясающий документ нашего времени. Некоторые из них мне довелось читать еще в рукописях. И то, что они получили широкий резонанс, а их автор заслуженное признание, логично.

Но Виталий еще и воин! В самом прямом и глубинном понимании этого слова. Как известно, из-за порока сердца в армии ему служить не пришлось. В свое время его, что называется, комиссовали подчистую. И вдруг на днях, уже работая над этим очерком, неожиданно узнаю, что Виталий каким-то образом... определил себя, скажем так, по военному ведомству, сумел получить в военкомате военный билет и фактически сам себя рекрутировал на чеченскую войну! И это в то время, когда многие его современники всеми правдами и неправдами, как ныне говорят, "косят" и от армии, и тем более от чеченской заварухи.

Он же 18 раз побывал в Чечне и провел там в общей сложности полтора года! И не в штабных буфетах чаи гонял, хотя для газеты мог бы получить необходимые сведения и в самом штабе, как, впрочем, и делают некоторые его коллеги, а в блиндажах, на блокпостах, в поисковых отрядах...

Перед самым отъездом в Москву Виталий сумел забежать ко мне, чем я и воспользовался, взяв у него интервью.

— Старина, скажи, там, когда до костлявой всего "четыре шага", ты вспоминал, что в Москве тебя ждут жена с сыном, а в Кургане старенькая мама "одна в пустой квартире"?..

— Ради Бога, не заставляй меня говорить банальности!..

— Отлично! Когда первый раз ты появился в Чечне?

— В 1995 году. И после этого почти 7 лет регулярно бывал там в командировках, в основном в подразделениях СОБРа (специальные отряды быстрого реагирования МВД). Это офицерский спецназ. Его задачи — обнаружение, ликвидация и захват чеченских бандгрупп и террористов.

— Боевые товарищи?

— Да, воевал вместе с ними в Первомайском, в Грозном, участвовал в различных спецоперациях...

— Знаешь, я давно хотел тебя спросить... Ну как это... нормальный человек вдруг берет в руки автомат, чтобы убивать человека себе подобного? Есть ли какой-то психологический барьер, который держит, не дает перейти эту грань?

— Если бы ты видел отрезанные головы наших ребят, ты не задавал бы такой вопрос и тебя не преследовали муки совести. Перед нами были... отморозки!

— И все-таки? Я знаю, что ты не любишь об этом говорить.

— Ну, если отбросить высокую риторику, то морально, точнее психологически, я готов был немедленно вступить в бой. Тем более во время спецоперации, когда бой может быть скоротечным. Тут уж думать некогда, тут кто кого упредит....

— О твоих книгах...

— За последние три года о Чечне у меня вышло 5 книг. Предпоследня - "И снова наша молодость в прицеле". В эту книгу не вошли фамилии погибших спецназовцев из Приморья. Решили сделать новую Книгу Памяти - "Мы живы, пока нас помнят". Я долго думал, браться ли мне снова за эту работу. Уж очень тяжкий труд и для души, и для сердца. Но узнав, что такую книгу ждут матери с Дальнего Востока, взялся. В общем-то, ведь это большая честь и доверие — делать такую книгу.

— Над ней ты работал в Кургане?

— Нет, в Москве. В прошлом ноябре она была удостоена премии МВД России в области культуры, литературы и искусства.

— Помнится, я даже не успел в тот раз подержать ее в руках, как ты весь тираж уже отправил в Москву.

— Да, многие у меня ее спрашивали. Вот тогда-то и обуяла меня сакраментальная мысль: а не переиздать ли эту книгу и часть тиража оставить в нашей области.

Одним словом, 500 экземпляров этой книги у нас. Ее получат городские и сельские библиотеки.

* * *
Трудно писать о друзьях. Слишком много возникает этических моментов.. Тем более, что Виталий по своей натуре... максималист с обостренным чувством справедливости. Таким людям особенно трудно в жизни. Иногда приходит расстроенный, сразу накатывает давление, зажимает сердце...
— Я ему говорю, а он!..
— Ну и что? Воспринимай людей философски, такими, какие они есть. И не требуй от них больше того, что они могут дать. Иначе ты постоянно будешь находиться в негативном поле, проще говоря — в стрессовом состоянии!
Вроде бы соглашается...

Да, а почему так озаглавлен очерк - "Кавалергард?" А потому, что мы, его цивильные Друзья (в отличие от военных), так и зовем Виталия, и уже много лет. Наверное, за его особое отношение к России, женщинам, друзьям. В его шкале ценностей на первом месте стоит не карьера, не успех, не деньги, а честь — нравственная категория, ныне, пожалуй, совсем нами забытая. Живи он во времена Пушкина, не избежать бы ему многочисленных дуэлей...