Родина – это где умирают

Недавно смотрела по ТВ документальный фильм об Иосифе Бродском. В одном из интервью его спросили о том, правда ли он хочет вернуться умирать на родину — Васильевский остров. Усмехнулся поэт невесело, сказал: стихотворение написано двадцатилетним юношей, который еще не думал о смерти всерьез, но всегда умел очень хорошо управляться с метафорами. А родину — любит, любит Город и остров, хотя очень много скверного случилось именно там, именно с ним, и есть за что не любить их, но вот — не получается. Не дано.

Это я к чему? Это я о родине своей. Об острове, которого нет в болотистой курганской местности. Это я к тому, что двадцатилетний максимализм с совершенно абстрактными думами о смерти давно оставлен позади. К тому, что действительно случается думать о жизни (и смерти как ее антониме) в более житейском, приземленном контексте, в привязке к реальности. Вот несколько маленьких иллюстраций на тему.

О городе

На одной из вечеринок в Кливленде, штат Огайо. Молодящаяся манерная дама лет пятидесяти. Около тридцати из них живет в США. Гостиная в доме в средиземноморском стиле: мрамор, белый рояль, напольные икебаны. Дети практически не говорят по-русски — зачем? «Мы всегда так замечательно жили в Бобруйске. Мы входили в цвет бобруйской интеллигенции. И вот мы уехали, за нами — Голишевичи, потом — все Цукерманы, мы вывезли всю свою родню, и никакой интеллигенции в Бобруйске не осталось. Как там теперь стоит этот город?..»

О высоте

Надо сказать, что водится за мной один грешок: нравится мне быть на высоте. В прямом и переносном. В прямом нравится больше, потому что случается чаще: никогда не страшилась гулять по крышам, сидеть, покуривая, на подоконнике восьмого этажа, свесив ноги на улицу. В общем — парение в пространстве как Дедала привлекало, сколько себя помню. Падала только в переносном. Так уж повелось.

Осенью 2000-го на крыше WTC, наблюдая Нью-Йорк, почему-то представляла, как приведу сюда однажды сына и покажу, где снимали Годзиллу, попирающую все эти крошечные домики (глупые, брутальные, земные мысли!), а еще, что мир, в сущности, мал, почти крошечен, как детский кулачок, и очень легко разрушить его. И что в таких городах жить невозможно, приезжать сюда — любопытно, а умирать здесь — глупо, ибо иначе все превращается в американский синематограф не самого лучшего качества: sex, drugs & rock-n-roll, Fight Club, catastrophe & accidentЕ

О судьбе

В продолжение американских мемуаров. Ехала однажды поздней ночью по хайвею. Дождик моросит за окном, Шинейд О`Коннор звучит дуэтом со мною, безголосой. Туманные пейзажи несутся мимо. Красота. Потом внезапная вспышка в зеркало, машину заносит, а не дальше десяти сантиметров от меня проносится многотонный трак с пьяным водилой и номером 666. Это не метафора. Это правда. Но сейчас важно не это. Важно другое. Пока старалась отдышаться на обочине, почему-то думала, что вот, еще б чуть-чуть иЕ А тело-то вряд ли прислали бы в Курган наложенным платежом, дешевле было б здесь зарыть, чего б не хотелось.

Это я опять к чему? К тому, что в Кургане и Нью-Йорке, равно как в Москве и Чикаго, а также других городах и других странах я чувствую себя совершенно одинаково: мне любопытно все, мне интересно жить. И если хреново душе, так будет одинаково хреново в любой точке на карте, а счастье — это внутренне состояние, не зависящее от интерьера, пейзажей и надписей на стенах, если в обозримом пространстве имеются и те, и другие. Уличный мусор одинаков в алабамском городке, в Кургане и на Манхеттене — везде имеется. Гудзонский пролив загажен, а в московском метро бомжей и нищих больше, чем в нью-йоркском, причем с заметной разницей: в Москве каждый второй из них уже профессионал, а в Нью-Йорке бомжи в основном по убеждению. Пресловутые «адидасы», даже переодетые в костюмы от Хьюго Босс, живучие и всепроникающие как тараканы, встречаются в любом околотке от Кургана до Гонолулу. Это закон природы. От этого не уйти. А если хочется – можно взять ведро с краской и избавить себя и других от радости чтения заборной лирики. Можно взять метлу, в конце концов, или посадить дерево. Гражданственность — это не только и не столько умение владеть словом и буквой, это еще и действия. Измени мир вокруг себя или изменись сам. И если у кого-то стакан наполовину пуст — наполните и взгляните на мир с другой, непривычной, стороны.

Наверное, родина, это не только, где ты родился, вырос или прожил большую часть жизни. Наверное, это еще и то место, куда ты умираешь, в чьей земле будешь лежать. И ее, в отличие от первой, можно выбрать. Теперь лично я стою перед дилеммой. С одной стороны, чтоб не доставлять близким многих хлопот, вернусь-ка я в Курган. Там (зато) будет кому на моем холмике выпить водки по случаю, если к тому времени они не будут лежать рядом маленькими курганами. А с другой стороны — в Ебурге тоже хорошо. Завещаю: если не доеду я в свой час до Кургана, кремируйте мое грешное тело в здешнем крематории, а прах развейте на Плотинке, где была обручена я с моим мужем, и где мой ребенок выиграл приз-магнит от Кока-Колы, и где камни и стены испещрены наскальной росписью местных аборигенов. А водку за меня пейте по случаю в любом уголке мира, если сами живы еще будете, дай Бог вам здоровья и процветания. Так будет лучше. Аминь!