Два, два, двадцать два

Но с ними случается по верной пословице:
пёс возвращается на свою блевотину,
и вымытая свинья идёт валяться в грязи
2 Петр, 2, 22

в круглом зеркале снег, и снежинки круглы,
и колёсами кружится несколько строк,
в круглом зеркале мы — тьмы, безводные мглы,
снег, и парусный ветер шевелит песок.

Рождество позади. Небо гасит звезду.
Звёзды тихой крупой осыпают пути,
темнота превратила снежинку в слезу —
слёзы кружатся, снег продолжает идти.

Мне невесело, пёс, мне совсем не смешно,
потому-то и снег, потому-то и тьма;
мир затёрло во льдах, как слепое зерно,
и под каждым кустом завывает зима.

Из зерна вырастает седой Вавилон,
в небесах — облака и сухая печаль,
беззаконие бури и снежных колонн
завивается в узкую злую спираль;

из зерна вызревает буранный Содом
и безудержным стеблем торопится ввысь —
он окончится смертью и Страшным Судом,
и почти никому не удастся спастись.

Двадцать два: страшный сон прикоснулся ко мне.
Мир погиб, пуповина желтка порвалась,
он поплыл, умножаясь в хрустальной стене,
как огонь, как невидящий яблочный глаз.

Здравствуй, солнце ночное. Мы снова одни
в навигации ветра и млечных путей:
мчатся ночи ночные, полночные дни,
дни, минуты, секунды полуночных дней.

Отпечаток слезы на собачьем лице.
Смерть над нами, и очи её велики.
Скорлупа, что ты видишь в хрустальном яйце,
в тесноте без последней, без первой строки?

Где вы, слёзы? Кисельные реки любви?
Кровь и сладкое миро в иконах стоят,
и стоят города по колено в крови,
и любовь не решается тронуть назад.

Снова минует осень; опять наметёт
в изголовье пейзажа перины тоски,
день, неделя и год — всё уходит под лёд,
и зима начинает стучаться в виски:

полных лет пролетело две тысячи два —
разве есть ещё в вечности место для них?
Время узкое, тонкое, как тетива,
тонким отзвуком прячется в парусный стих.

Темнота округляет свои потолки,
и ночное светило звенит, как металл:
в зеркалах, как в иконах, сверкают желтки —
это солнце расплылось на сотни зеркал.

Двадцать два, двадцать два, бесконечный повтор.
Непонятно, зачем я об этом молчу.
Всё горит, но ночным остаётся простор:
снег, и парусный ветер шевелит свечу.

День печален и чёрен, как чёрный монах,
как поймавшая хвост ледяная змея.
Золотые иконы на всех парусах
уплывают от нас в золотые края.

Я пытаюсь остаться полночным зерном,
невесомым и тихим, как слово «плыви».
Я плыву отражаться в светиле ночном,
в ярком солнце невидимой миру любви

2.2.22.2002