Белые цветы

 

день, похожий на воскресенье,
тенью лиственной зеленеет,
израстает травой весенней;
воздух вьётся зелёным змеем.
В узкой вазе живое лето
цепенеет сухим букетом.

Натюрморты живут недолго.
Стоит окна раскрыть, и воздух
заклубится туманом волглым,
превратится в густое пламя;
полусонные вспыхнут звёзды
и осыплются лепестками.

Сон, широкий источник влаги,
прикоснулся к сухой бумаге:
шорох в белых бумажных шорах.
Капли сна проступают в порах,
преломляют сухую мебель
и размеренно точат стебель,

день снимая за днём, как стружку.
Как в ракушке, темно и пусто.
Расцветая внутри ракушки,
тишина растворяет зелень –
лишь безумие с тихим хрустом
бьётся в тесном цветочном теле.

Лето кончилось липким зноем,
наступило другое, злое,
растопило узор на шторах,
растолкло в невесомый порох
скорлупу дождевых улиток.
Воздух высох, скрутился в свиток,

так что спите спокойно, спите.
С каждым вздохом цветочных лёгких
дни становятся тяжелее
и проворней сползают с нити,
бесконечное ожерелье
убегает из рук неловких,

смерть рассыпалась на секунды
и дождём в скорлупу стучится,
но отскакивает горохом.
Будни мёртвого беспробудны:
ничего уже не случится,
натюрморту не станет плохо,

даже если его не станет.
Красота — от пыльцы до среза —
навсегда в полноцветном прошлом.
Исчезая, дрожит завеса.
В узкой памяти осторожно
тишина шевелит цветами.

2001