Баллада о Кирюхе Каретникове

Мой давний знакомый Кирюха Каретников
Слыл нонконформистом, певцом андеграунда,
Читал самиздат, нетиражных поэтов —
Какого-то Шмульмана, какого-то Крауна,

Застырца. А также Ф. Кафку и Маркеса,
Купил себе Fender, в Саратове собранный,
И, в «Вегу» воткнув шнур с «пятишкой» потасканной,
Соседей пугал элитарными воплями,

На крыше общаги концерты устраивал,
Вином поливал благодарных поклонников,
Козлами ментов называл, и сестра его
Все время вытаскивала из клоповников.

Работу менял строго раз в два-три месяца,
Не стриг, не чесал хаер свой поэтический.
Одни утверждали: он богом отмеченный,
Другие ворчали: он лодырь хронический.

Любил за портвейном он пофилософствовать
О смерти, свободе и об экзистенции,
О праве на творчество и обособленность,
О поезде до неизведанной станции.

По мере того, как бутылка пустела,
Всплывали Виан, Пазолини, Кибиров,
Тарковский всплывал в легком саване белом,
А Федор Михалыч тонул себе с миром.

В башке у Кирюши коктейль был порядочный,
Точь-в-точь как у нас, молодых-дерзновенных,
Безумных и торкнутых, взъерошенных, сказочных,
С апломбом мальчишеским всенепременным…

А, надо сказать, перестройка закончилась,
Калитку толкнула страна в девяностые,
Сознание ползло, разрывалось на клочья,
Неслось по течению соломенным мостиком.

Исчезли из скверов суровые гопники,
Парковки сверкали новьем — Мерседесами,
Все чаще в озерах всплывали утопленники,
Их дети разглядывали с интересом

Кирюха джаз-рок на гитаре наяривал,
Девчонкам на лифах монстрячил автографы,
Сигары курил, пиджаки носил яркие
(из секонда), нейм писал с апострофом.

Вот так: К. К’Аретников. Приятно быть избранным,
Валяться в богемных постелях с подружками,
Смотреть из-под них в потолок и на жизнь
И слезы размазывать по подушкам.

Тянуло в Москву. Музыканты талдычили:
Кирюха, блин, хватит, мол, быть нам вагантами,
Поедем, докажем всем снобам столичным,
Что не обеднела Россия талантами!

И — ну на вокзал за заветным билетиком…
Не то теперь время, не то настроение.
Москве предъявляют дела и конкретику,
Москве наплевать на твое настроение…

Приехал. Пустили знакомые в комнату,
Распили за встречу бутылку «Кристалловской»,
Диванчик продавленный принял бездомного,
А плед гэдээровский обнял усталого.

Что было потом — неохота рассказывать,
Надежда на славу сосульками капала.
Кирюха со скуки творил безобразия,
Его раздражало столичное аканье,

Бесило метро, толпы, потом разящие,
Макдоналдс, ТиВи, педерасты-продюсеры.
Он думал, что песни нужны настоящие —
С костями и кровью. Желтую люстру

Раскокал Кирюха, на все это гневаясь,
Гитару свою зачехлил и запрятал.
Знакомые этим цирком наелись,
Из комнаты выперли с проклятиями.

Вернулся в Сибирь он непризнанным гением,
А здесь — Новый год и на площади елочка…
Конечно, в дерьмовом был настроении…
Спасла от депрессии Кирю иголочка.

Пошло и поехало. Так бешено, красочно
Сначала. Потом все дурней и беззубей.
Исчезли все лица, прорезались маски,
А истина близится — за кубиком кубик.

Мне опер знакомый скупо поведал:
Кирюху нашли только через неделю.
Простой передоз, смерть, уснувшая в венах,
Соседи от запаха тлена дурели.

Каретников К. покоился в кресле
В бухарском халате и вязаной шапочке.
Глаза превратились в жидкое месиво,
На шее висели очки на цепочке.

И все. Позабыли о нем, как и водится,
Ведь память людская слаба как старуха…
Смотри-ка, на донышке плещется водочка.
Налей мне братишка, помянем Кирюху.

Фото Юрия Прожоги.