Китайские проделки

Скоропостижно-неописуемой Л.

1

Ты самая красивая, ты самая ваще,
Ты вся такая это вот, и даже больше чем!
Та самая, которую я, значит, столько лет
Я столько долго этих ждал, и без тебя мне нет!

И без такой, как ты, вот так я больше не того,
Мне, кроме взгляда твоего, не надо никого.
Тебя заради, милый друг, готов я, так сказать,
Да что там! Даже жизнь свою способен я, как знать?

Да я улыбки для твоей возможен почем зря
Перегрести через Ла-Манш и переплысть моря.
Звезда моя! Твой стройный стан нараз меня пленил,
И голос твой, в натуре, я с полслова полюбил.

И каждый раз, как слышу вновь, такая вот фигня!
Нечеловечия любовь прет буром из меня.
И пусть бы перла, милый друг, мой ангел, свет в окне,
Так я ж еще творю стихи при как бы вот луне!

Но ты тех строчек не прочтешь, и этих не узришь,
И не оценишь, не поймешь, рублем не одаришь,
И в мою избу не войдешь, я б не пустил тебя,
Тебе б коня, чтоб на скаку, да где ж мне взять коня!

Я верил раньше будет день (или чего еще):
Душа откликнется твоя на чувствие мое.
Но ныне я потерян сна, отторженный тобой,
Мечусь, гоним, по воле волн, как перст во тьме ночной.

Но неустанно я твержу, потея, как в огне:
Не вянет чувств моих ботва, все зеленей оне!

2

А ты, такая из себя, глуха к беде моей,
Не вянут чувства — вяну я, как летом соловей,
Как апельсин среди берез, как бархат средь парчи,
И мне не это без тебя, как дыне без бахчи.
И как который я совсем тому уже давно,
Все потому, что ты меня не это… как оно?
Ну, это, самое, пойми: без этой, в смысле, той,
Я толи этак, толи так, какой-то не такой!
И уж отныне в день весны не радоваться мне
Ни ярким солнечным лучам, ни птичьей щебетне,
Ни шелестению листвы, ни муканью коров,
Ни зеленению травы, ни свистанью ветров…

В душе больничный полумрак.
Во рту — невольный стон:
Влюблен был прежде, как дурак,
отныне — как Платон.

С.Милютин

* * *
посвящается Оле С.

...и бессловесна почти любовь, лишь бы крови твоей напиться.
Готфрид Бенн.

Hа воротах кладбища записка:
"Извините, нет свободных мест".
Кто-то ржавой проволокой киску
Привязал на деревянный крест.

Вспорот был её животик белый,
Кровь текла по краешку плиты,
Корчилось истерзанное тело...
И к чему-то вспомнилась мне ты.

Оля! Где ты? С кем теперь гуляешь?
С кем ведёшь беседы при луне?
Ты, наверно, не подозреваешь,
Как приносят жертвы Сатане.

Лампу погаси, взгляни в окошко.
Жизнь прекрасна: вечер, снег идёт...
Помолись, дружок, за эту кошку:
Может быть, наступит твой черёд.

Д. Багрецов.

Hовогоднее

посвящается Ю.И.

Спят усталые игрушки,
Ёлка дремлет под окном.
Дед, вернувшись из пивнушки,
Тихо входит в спящий дом.

И сквозь комнат анфиладу
К внучке он спешит скорей,
Чтобы плитку шоколада
Подарить на праздник ей.

Вот и спальня Насти милой:
В сон дитя погружено,
Hа лице её застыло
Света лунного пятно.

Дед склонился над кроваткой,
Словно добрый старый слон,
И забыл про шоколадку,
Видом внучки умилён.

И, подхваченный приливом
Неосознанных страстей,
Оглянувшись суетливо,
В горло он вцепился ей...

В мир иной ушла без боли,
Снился Насте добрый слон.
Вот вам, люди, доброй воли,
Лёгкой смерти эталон.

Пусть же призрак милой Насти
Не смутит ничей покой:
С Новым годом! С новым счастьем
Вас, читатель дорогой!

Вольф фон Вервольф,
А.Сент-Газават. ~1997.

* * *

Ю.И.

Хрустально-чист, ручей звенит,
Чуть теплится межа.
И журавлиный клин в зенит
Уносится, жужжа.

Махают крылья журавлей
Hа страшной высоте
И над разливами полей
Всё замерло в мечте.

Закат окрасил в изумруд
Зари вечерней свет;
Покрыл туман прозрачный пруд,
Навеки скрыв твой след.

Я не увижу больше впредь
Прекрасный облик твой,
Ланит твоих покрыта медь
Подводною травой.

Я не топил тебя, отнюдь:
Ты можешь подтвердить!
Невинной жизни прерван путь,
И некого винить...

Я не о том хотел сказать —
Тут рифма подвела:
Hа холмах Грузии опять
Лежит ночная мгла,

Хрустально чист, звенит ручей,
Всё замерло в мечте,
И машут крылья лебедей
Hа жуткой высоте...

(с) Д.Багрецов, С.Милютин.

посвящается H.Г. и Г.N.

Ты лекции, вижу, сегодня не хочешь писать.
Сидишь ты и слушаешь Дину, тетрадку обняв.
И в эти минуты хочу я тебе рассказать
О том, как по острову Пасхи гуляет удав.
Не знаю, какого он роста и сколь ему лет.
Не знаю, что любит он больше, кино иль видак;
Не знаю я даже, он водится там или нет,
Hо если б водился, то было бы именно так.
Hа острове Пасхи до чёрта хороших зверей.
Не пьют они водки, не курят плохих сигарет.
Hо всех он их схавал, не тронул одних лишь людей,
Поскольку на острове Пасхи их попросту нет.
С тех пор он мечтает уплыть на большой континент:
Наверное, скучно, и остров уже ему мал;
Hо вряд ли он хочет учить в КМИ менеджмент,
А лекцию Дины он слушать бы явно не стал.
И если б пришёл он однажды сюда, в институт
(Студенты гораздо вкусней, чем лесное зверьё),
То, думаю, Дину он съел бы за пару минут,
Когда бы польстился на жёлтые кости её.
Ужасно подумать, как громко они захрустят,
Хотя он, скорее, их выплюнет, зубы сломав.
Ты плачешь? — Послушай: далёко, на озере Чад,
А может, на острове Пасхи гуляет удав.

PS.
Надеюсь, письмо ты не примешь за гнусный намёк,
И шкуру мою не украсит волшебный узор.
А если, увидев тебя, я пущусь наутёк,
То лишь для того, чтоб очистить тебе горизонт!

(с) Д.Багрецов.

Токарный станок

Пожилая старушка преклонных годов
Собирала в помойных отбросах
Что полезного можно там было найти,
В том числе и пустые бутылки.
И жильцы те из дома, который стоял
В аккурат у контейнеров этих,
Преисполнившись жалостью к ней, иногда
Hа кефир подавали ей денег.
И судили, сочувствуя, между собой:
Потеряла-ить сына, сердешна!
Он работал при жизни-то на КМЗ,
Да случился с ним случай несчастный.
Токарь был он: тачал на токарном станке
Ряд деталей к машинам пехоты.
Он трудился на совесть в секретном цеху,
Оборонную мощь укрепляя.
Hо про бдительность как-то однажды забыв,
Не проверил рабочее место;
Безопасности технику не соблюдя,
Приступил к обработке детали.
Он защитным щитком своих глаз не закрыл,
Не проверил надёжность крепления,
Hа резиновый коврик ногами не встал
И не снял с себя галстук нарядный…
Заработал, взвывая, токарный станок,
И, в расплату за эту халатность,
Металлической стружкой он глаз повредил
Молодому рабочему парню.
Закреплённая плохо, сорвалась деталь,
И сломала рабочему руки,
А когда он, шатаясь, задел за станок,
Его сразу ударило током.
Он тогда наклонился случайно вперёд,
Упустив из внимания галстук:
Галстук вдруг намотался на шпиндель, и враз
Затянуло в станок человека.
Hа куски рассечённый, он громко кричал,
И всё звал свою родную маму;
Hо потом замолчал — видно, умер уже, —
И упал прямо на пол без чувства.

В этой гибели жизни такой молодой,
В этом прямо летальном исходе
Виноваты, конечно же, много людей,
Не предвидевших вред травматизма,
Что вложить не сумели в того паренька
Безопасности техники знанья:
Расчленённое тело должно послужить
Им немым, но серьёзным укором.

(с) Сергей Милютин. ~1997.

Радуют забавными прыжками
Нас четвероногие друзья,
Ласковыми лижут языками
Руки нам, и нам без них нельзя.
Если друг ваш кошка — он мурлычет,
Лает, если он собака вдруг…
Хоть и не рифмуется «мурлычет»,
Кошка все равно полезный друг!

Верим в смысла здравого победу
И здоровых вкусов торжество!
— Если к нам пришли друзья к обеду,
Больше нам не нужно ничего:
Не нужны спагетти и салями,
Кресс-салат, халва и кренделя, —
Человек питается друзьями,
Как дождем питается земля!

Вольф фон Вервольф,
А. Сент-Газават

* * *

Старушка умерла у пивзавода.
На труп ее букетик незабудок
Бездомные детишки возложили,
А тетя, что поблизости гуляла,
За это им дала фальшивый доллар,
И каждого взасос поцеловала.
Горел закат над крышей пивзавода,
В ветвях деревьев завывали птицы,
А между всеми этими делами
Старушка беззаботно разлагалась,
И легкое амбре распространяла…
Сочтя подобный запах неуместным,
Бисексуальный участковый Педя
Любимыми духами сбрызнул бабку
И о таком о чем- то замечтался,
Что опоздал на первое свиданье,
О чем жалел впоследствии ужасно.
А бабка издевательски воняла,
Вольготно лежа под стеной завода,

Как будто не случалось перестроек,
Как будто не даны ей все свободы,
Как будто не близка ей власть народа…
Старушка умерла у пивзавода,
Старушка умерла у пивзавода.

С. Милютин

Однажды нас (Содружество "Плеоназм": Милютин, Багрецов) обвинили в том, что мы пишем слишком мрачные стихи; более того, мы совершенно не пишем про любовь и про осень, каковые темы, по всеобщему мнению, являются основными в поэзии. Дабы опровергнуть это чрезвычайно серьёзное обвинение и защитить своё звание поэтов, мы в следующий же вечер создали цикл стихов про любовь и про осень, которыми с тех пор и разбавляем свои, действительно, немного мрачноватые подборки. Настала пора обратиться к этому циклу и здесь.

Гладиолусь

Посвящается Ю.И.

Вот и облетела гладиолусь,
Вот и наступила осень чувств.
Лишь звучит в душе твой милый голос,
И в ночную мглу один я мчусь.

Мчусь, гонимый ветром расставанья,
Вспоминая с трепетом души,
Как я с гладиолусью в кармане
Hа свиданье первое спешил.

Гладиолусь та была красива,
Как весна, душистая была.
Нам она удачу приносила,
И цветами разными цвела.

Hо внезапно небо потемнело,
Всё покрылось мрачной пеленой,
Гладиолусь наша облетела,
Разлучив навеки нас с тобой.

Навсегда... Нет! Даже Южный полюс
Не знавал столь длительной зимы!
Верю: к нам вернётся гладиолусь,
И навеки вместе будем мы!

(с) Дмитрий Багрецов

Какая осень, ах, какая осень!
Какая просинь в небе за окном!
Смотрю в окно — и снова вижу осень,
И ту же просинь в небе за окном.

На юг стремятся нынче птичьи стаи,
На лужах серебрится первый лед.
Пускай летят скорее эти стаи:
Ведь скоро здесь повсюду будет лед!

Покоя нет больной душе поэта:
Полна печали осени пора.
И нет поры прекрасней для поэта,
Чем эта лучезарная пора!

Д.Багрецов, С. Милютин

Ю.И.
В лесах

Золотилось солнце на листве древесной,
Возглашали птички осени приход;
Под кустом склонившись, я внимал их песням,
И блестел на лужах хрупкий первый лед.
Серебрились травы на лугу зеленом,
Под могучим дубом, где сирень цвела.
Помнишь, как под дубом? Помнишь, как под кленом?
Но промчалось лето, и любовь прошла.
На вечернем небе догорали звезды,
И шептались ивы над речной волной.
Помнишь, как под ивой? Помнишь, под березой?
Но теперь ты где-то рядом не со мной.
Карагач, конечно, ты уже не помнишь.
Но зато под пихтой! Помнишь, как под ней?
А еще под липой, вот в такую ж полночь
Был наш самый лучший из совместных дней.

А теперь, склоненный, под кустом стою я,
В мыслях вспоминая страсть минувших дней,
И хотя навеки мы простились, Юля,
Но любовь в разлуке в десять раз сильней!

Д.Багрецов, С.Милютин

* * *

Ю.И.

Слизень по зиме к окну примёрз.
Девочка заметила бедняжку,
И из дома, хоть и был мороз,
Выбежала в юбке нараспашку.

Соскребла любовно со стекла
Слизня замороженное тело
И к губам в ладошках поднесла,
И своим дыханьем отогрела.

И кормила слизня до весны
Лепестками роз и свежим мясом,
Завернув в горячие блины,
Пахнущие спелым ананасом.

А когда дохнул дождём апрель,
Знаменуя пробужденье жизни,
Девочка открыла настежь дверь
И на волю выпустила слизня.

Так живи и в прозе и в стихах,
Вызывая умиленья вздохи,
Девочка со слизнем на руках —
Символ нашей непростой эпохи!

(с) Сергей Милютин. 1996 г.

№1

Болото. Цапля, наклонясь, исследует водУ.
Лягухи хоронятся в грязь, почувствуя беду.
От хищной птицы берегчись спешит и рыба вся,
ЦаплЯ поскольку может съисть, допустим, карася.
И рака тоже может съисть, и червя съисть ещё,
Избечь стремится всяка жисть прожорности её.

Когда б всех цаплей поубить,
Весь изведя их род,
Куда б как было легче жить
Зверям родных болот.

Сергей Милютин

№2

Акула, в озере резвясь, исследует воду.
В испуге мечется карась, предчувствуя беду.
От хищной рыбы берегчись спешит и птица вся,
Акула так как может съисть домашнего гуся.
И чайку тоже может съисть, и цаплю съисть ещё,
И всяк пытается спастись от жадности её.

Когда б акул везде развесть,
Умножив их число,
Могло б совсем тогда расцвесть
Российское село

Дмитрий Багрецов

* * *

Гой ты, Русь, без конца, без просвета!
Церквы, избы, стога, образа...
Чуешь, Русь, — за околицей где-то
Тонкорунная бродит коза?
Зла любовь! И коза, вроде щуки,
Hа безрыбье венерой манит.
Я люблю её русские руки,
То есть ноги, улыбки магнит...
Да, улыбки, улыбки своеей,
Поделиться которой моги!
Стань моей паровой батареей,
Пусть на нас ополчились враги!
Пусть враги, пусть грома, пусть пожары:
Hас Будённый ведёт за собой!
Обложили нас злые хазары,
Это есть распоследний наш бой!
Избавленья не дай нам, о Боже!
Возгордиться свободой не дай!
Русь! Россия! Острог мой! Остроже!
Слышишь, Русь, мой решительный лай?
Лает чудище обло, стозевно,
Стёб да стёб, и не видно ни зги.
Ладит струг молодая царевна,
Ждёт зелёное море тайги...
Ветры вольные, буйные травы,
Роза мира на бычьих устах.
Да, вы правы, бл. буду, вы правы!
Hу а я... Я кыргыз и кайсах.
Лисий хвост — моё знамя победы!
Кол осиновый — х.. наших дней!
Завещали нам х.. наши деды,
Мы ж напутствуем хуем детей.
Х.. ты, Русь, без конца и без краю!
Просто х.. ты, Россия моя!
Я другого такого не знаю,
И дай х.. не узнать ни х..!

(с) Сергей Милютин

* * *

У зоомагазина человека
Тошнило разной съеденной едою:
Плодами авокадо, земляникой,
И прочей вкусной и здоровой пищей.
Омарами, кальмарами, малиной,
И красною, и чёрною икрою,
Пулярками, фазанами, дроздами,
И даже ананасами в шампанском.
Росла гора исторгнутых продуктов
Hа зависть всем случайным очевидцам,
И пялились оне, глотая слюни,
Hа оный рог съестного изобилья.
А девочка с горящими глазами
Рвалась из рук своей голодной тёти,
Стремясь к съестному разумом и сердцем,
Hо человек остался неприступен:
Он изливал на землю с умным видом
Каскад гастрономических изысков,
В числе которых, кстати, наблюдались
Балык из осетрины, острый соус,
Две устрицы, полдюжины креветок,
Десятка полтора маслин, а также
Бататов килограмма три-четыре,
Затейливо украшенных петрушкой.
Помимо перечисленного выше,
Ещё немало яств явилось взорам
Свидетелей пикантного пассажа,
Имевшего свершится божьей волей.

(с) Сергей Милютин

Партизан Железняк

(оригинал)

В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом, заросшим бурьяном,
Матрос Железняк, партизан.

Он шел на Одессу, а вышел к Херсону,
В засаду попался отряд:
Налево — застава, махновцы направо,
И десять осталось гранат.

Ребята! — сказал, обращаясь к отряду,
Матрос-партизан Железняк:
Херсон перед нами! Пробьемся штыками,
И десять гранат — не пустяк!

Сказали ребята: Пробьемся штыками,
И десять гранат — не пустяк!
Штыком и гранатой пробились ребята,
Остался в степи Железняк.

Веселые песни поет Украина,
Счастливая юность цветет,

Подсолнух высокий, и в небе, далекий,
Над степью кружит самолет.

В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом, заросшим бурьяном,
Матрос Железняк, партизан.

* * *

Короче, звиздели: так было в Кургане,
Где, вроде, по жизни ништяк
Лежит под Курганом с пробитым калганом
Продвинутый вор Железняк.

Он шел в Шевелёвку, а вышел в Рябково,
Братву обложили менты.
Очко заиграло, и ясно всем стало:
Малине приходят кранты.

Сказал: Пацаны! — обращаяся к кодле,
Козырный жульман Железняк -
Хер с ними, с ментами! Да мы их с кентами
Замочим! Все будет ништяк!

Замочим, в натуре — братва отвечала —
Базар тебе нужен, пахан!
Мы все — не шестерки, крутую разборку
Надолго запомнит Курган!

Короче, — сказал Железняк, — Без пальцовки!
И выхватил ржавый наган.
Мигалки сверкнули, ментовские пули
Пробили евоный калган…

Кайфуют братишки, и тёлок петрушат,
Над ними витают срока,
А в зоне далекой под вышкой высокой
Баланду хлебают ЗК.

В болотах курганских лягушек до дури-
Болотист, в натуре, Курган!
Лежит под Курганом с пробитым калганом
Откинувший кони пахан.

Д.Багрецов, С.Милютин

Крестьянские думы

1
Возвращаюсь в деревню родную,
Где когда-то родился и рос,
Где провел свою юность хмельную
Среди русских кудрявых берез.

Где в родимом совхозе «Тепличный»
(Про него ты, читатель, слыхал),
Семилетку закончив отлично,
(Нахерачившись водки «Столичной»
Я на тракторе землю пахал.
На комбайне я землю пахал.)

Вспоминаю те славные годы
Беззаветной борьбы и труда:
За свободу и счастье народа
Мы с врагами сражались тогда…

И ведет чуть заметная тропка
Меж кладбищенских ветхих крестов,
Подхожу я к околице робко,
И от радости плакать готов.

Вот уж солнце садится над лесом,
На деревню спускается тьма,
И, напуганный этим процессом,
Не решился стучать я в дома.

Преисполнен вселенской печали,
Я стоял — ни туда, ни сюда —
А деревья ветвями качали,
Словно зная, что будет беда…

Распахнулась внезапно могила,
И оттудова кто-то полез.
Мигом кровь в моих жилах застыла, —
Это был, без сомненья, мертвец!

Подошел он ко мне, и промолвил:
Сохраним урожай без потерь!
Удивленный, присел я на холмик,
И ответил, что лето теперь.

Тут усопший помчался в могилу,
Проявляя изрядную прыть,
И крича на ходу что есть силы,
Мол, пора удобренья вносить!

Тут я вспомнил, от ужаса млея,
Мною слышанный в детстве рассказ,
Как сожгли тракториста злодеи
В устрашенье трудящихся масс.

Понял я, что и в жизни загробной
Вьется красное знамя труда:
Нет покоя душе хлебороба,
Коль грозит урожаю беда!

Д.Багрецов, С.Милютин

2

Да, страда в эту пору в разгаре!
Бог нам вёдро явил. Благодать!
Но увы, его божию мать,
Весь запас ГСМ при пожаре
Погорел. Чем комбайн заправлять?
Чу! Гляди, — поднимается в гору
Воз? Телега? А может, тягач?
Или баба нам тащит первач?
А не то вдруг проходит дозором
Участковый, кровавый палач?
Кстати, года тому уж четыре,
Как убил он детей и жену,
А соседскую девку одну
Утопил, как кутёнка, в сортире,
И с тех пор пристрастился к вину.
Или раз на гумне, завывая,
Сек какую-то телку кнутом
Так часу, полагаю, в шестом, —
Не твоя ли сеструха родная
Сесть на лавку боялась потом?
Ну, да что там, — вестимо, глубинка!
До райцентра верст, что ли, полста,
Словом, гиблые наши места…
Стой, Петрович, никак четвертинка
На две трети, не меньше, пуста?!
Что за жизнь? Да ее бы, такую,
Понимаешь, туда и туда!
Где ты, светлая радость труда?
Я, Петрович, все чаще тоскую,
Вспоминая былые года.
Как там было? В тоске и тревоге
Шел по берегу… Вроде, матрос?
Нет, не то! Вот проклятый склероз!

Эх, Россия! Реформы, дороги,
И извечный жилищный вопрос…

Сергей Милютин

Матрёнин двор

(поэма)

1

Ну что раскрыла рот, хозяйка?
Встречай, хозяйка, привечай.
На стол, хозяйка, накрывай-ка.
Да что мне чай?! Какой там чай?!

Я шел к тебе четыре года,
Четыре долгих, мать твою!
Темницы рухнули! Свобода!
Кому ж излить печаль свою?

Да не кори ты ей, родная,
Литературой-от меня…
Что? Знанье — свет? Но я-то знаю,
Что свет твой полная х...я!

Шекснинску стерлядь золотую,
И крем-брюле, и фрикасе
Тащи на стол, и к х...ю, к х...ю
Всех этих Гессе и эссе!

О, Матка Боска! Девка Марья!
Ох, и забористый первач!
А ты в тылу отъела харю…
Да ладно, бл..., шучу, не плачь.

А помнишь, пушки грохотали
И пулемет строчил вдали,
И розы черные печали
Эмблемой красною цвели?

Когда мы были молодыми
(Хозяйка, были ли когда?)
Была нам в яблонь белом дыме
Любая радость — не беда.

И та звезда, что нам сияла,
Светила, падла, в вышине…
Хозяйка, лезь под одеяло,
Ты видишь, бл..., — Трансвааль в огне!

В говне Трансвааль, в вине Гренада,
Любовь — волшебная страна.
И мне другой такой не надо —
Есть у меня уже одна!

Но где мне взять такую песню?..
Не вякай, сука! Слышишь гром?
Он все басовей, все чудесней
Грохочет в небе голубом!

Какая грудь! Какая ж...а!
Замолкни, Муза! Сгинь, Пегас!
Мы прошагали пол-Европы,
Так принимай, хозяйка, нас!

Хозяйка, нищие блаженны,
Родная, мертвые мертвы,
Усопшим море по колено,
Так ссы же! Ссы до синевы.

Средь бала шумного случайно
Бывало, ссал и я порой…
Интим, конечно. Даже тайна.
Но мне-то можно, я ж герой.

Хозяйка, верь: взойдет капуста
Над златоглавою Москвой,
И самолет поганца-Руста
Поникнет гордой головой.

И будет день. Великий. Грозный.
Ну вот…Кончаю, так сказать…
И слезы, розы, грезы, позы,
И в ж...у будем всех е...ть.

Хозяйка что? Пустое дело!
А разум жаждет красоты.
Ну, все! П...ец! Готово тело!
Теку по краешку плиты!

Я кровь! Я соль! Петра творенье!
Я Мандельштам! Я Пастернак!
Я мухой сяду на варенье,
И водным знаком — на дензнак!

Хозяйка, разум дал мне крылья,
И дал мотор, и дал бензин.
Дык чё же, сели и поплыли!
Прибавь-ка газу, баргузин!

Открыв сомкнуты негой взоры,
Хозяйка, вспрянь же ото сна!
Послушай: лесом, полем, бором
Идет священная война.
А там, за бором, дуб зеленый
И бабы голые под ним.
Понюхай — верно ли, Матрена,
Над нашей Родиною дым?

Тык-дым-дыдым — колхозный трактор
Заводит утреннюю песнь.
Я ухожу. Адьё. Вот так-то.
Пора уже и знать мне честь.

Прощай же! Нет причины плакать!
Я ухожу, красив и смел.
Да! У меня была собака!
Но я её убил и съел!

Сергей Милютин

2

На кладбище приятно в межсезонье:
Густая тень высоких обелисков
Способствует игривому настрою,
И вызывает в памяти героя
Лирического разные картины
Фривольного, читатель, содержанья.
Как вдруг предмет тяжелый и округлый,
Изрядно повредив могильный холмик,
Низринулся с небес к ногам героя,
И молвил тот: О, бедная Матрена!
Я знал тебя. Вот этими губами…
Да только ли губами? Нет, не только!
Губами, не губами, — суть не в этом:
Не быть, не быть нам вместе, дорогая!
О, нимфа! О, Матрёна! О, в натуре!
Когда бы не война, когда б не Сталин,
Не культ его, не оттепель когда бы,
Когда бы не застой, не перестройка,
Когда б не прогрессивные реформы,
Не ценности бы общечеловечьи, —
Все быть могло у нас с тобой иначе,
Красивше, благородней, — как у Данте,
Или пускай хотя б как у Бодлера.
А вышло вон чё — к черепу твоёму
Я с исповедью скорбной обращаюсь.
Есть зрелища печальнее на свете,
Но вряд ли омерзительнее сыщешь.
Твой череп — ну, на что, скажи, он годен?
Конечно, послужить он мог оправой
Во время оно для хазарской чаши,

Как пресс-папье он мог бы быть полезен
В рабочем кабинете Эрнста Рема,
В конце концов, веселеньким презентом
Он мог бы стать в когтях у Винни Пуха.
Но нынче на дворе не та эпоха,
И не в почете бренные останки,
И даже если янки гоу хоум,
И джанки перетравятся манагой,
И прочие благие катаклизмы
Свершатся, — путь земной тобой уж пройден.
Сик транзит всё — и глориа, и мунди
И двор матренин в Датском королевстве
Едва ли помнят тамошние люди,
Датчане, слабоумные потомки
Гамлетова отца несчастной тени
И некой неизвестной нам блудницы...
Жила, любила, строила прожекты,
И что в итоге? Пьяный эксгуматор
Твой череп, извлеченный из-под спуда
Осадочных пород в кусты забросил,
Где я лежал, о вечном размышляя,
И наблюдая в небе реактивный
Авиалайнер, полный пассажиров…
Матрёна, ах, могли ли мы подумать,
На стройках века напрягая силы,
Духовное здоровье подрывая,
Совокупляясь с дикими зверями,
И поедая то, что несъедобно,
Могли ли мы мечтать тогда, Матрёна,
Что лайнеры такие раз в полгода,
А то и чаще — это как придется —
На землю станут хлопаться родную
На радость Вторцветмету и экспертам.
Вот так и я, как серебристый лайнер,
Несу в душе печать Аэрофлота.
Матрена! Катастрофа неизбежна!
Оставлю я грядущим поколеньям
Один лишь пресловутый «черный ящик»
Стихов своих и мудрых изречений.
Пусть! Пусть они доверчиво внимают
Тем строкам, что легко и бескорыстно
Я выводил своим гемоглобином,
Презрев молву и грозный резус-фактор.
Пусть бурно восторгаются, читая
Ряд ценных и, бесспорно, трезвых мыслей…
Пойми, Матрёна: череп и потомки —
Две разницы больших и несовместных,
Как гений и злодейство, хед эн шолдерс,
Ксилит и карбомид, вода и пламень,
Россия и свобода, рак и щука,
Но полно, я увлекся, милый череп.

Сергей Милютин

Витязь

От напасти любой иностранной,
От татар и от рыцарей-псов
Русский витязь хранит неустанно
Землю дедов и веру отцов.

Наш народ закалён в испытаньях,
Непреклонен и непобедим.
Лютым ворогам на поруганье
Мы святынь своих не отдадим!

Мы костьми за Отечество ляжем
Если надо. И в храмах своих
Будем крыть купола камуфляжем,
Чтоб враги не заметили их.

А на случай, что недруг обманет
И придёт не с небес, а с полей,
Маскировочной сеткой затянем
Колокольни родимых церквей.

Заминируем паперть надёжно,
Дабы в храм не пробрался шпион,
И не выкрал Распятие Божье
Вместе с грудой священных икон.

И врагам наши светлые храмы
Не видать, как своих же ушей:
Русский витязь — надёжа, охрана
И опора родных рубежей!!!

Д.Багрецов, С.Милютин

* * *

Никогда ты ко мне не придёшь,
Но закружит в свой час вороньё:
Ты когда-нибудь тоже умрёшь,
Вот тогда и возьму я своё.

Раскидаю с могилы траву
И из гроба достану твой труп,
Грязный саван с тебя оборву,
И сорву поцелуй с бледных губ.

Принесу тебя тихо домой,
Чай согреем мы, включим видак,
Я скажу: Будь моею женой!
А молчанье — согласия знак.

Я склонился к тебе на плечо,
За окном уже всходит заря,
Ты не против — я выпью ещё?
Кстати, хочешь? Молчишь? Ну и зря…

Не согреет холодную кровь
Даже пламя любовных утех
Выше жизни и смерти любовь
И с тобой я счастливее всех.

* * *

Пустота наполняет эфир:
Нет нам счастья на этой земле…
Но когда ты покинешь сей мир,
Ты не к Богу уйдёшь, а ко мне.

Вольф фон Вервольф

Духовная брань

Выхожу поутру из собора
И просфору несу за щекой.
Жаль, неясно прохожим
В этот день непогожий,
Отчего я зелёный такой?
Помазанный прещедро елеем,
Я признаюсь вам, как на духу,
Днесь мне было знаменье:
Чтоб достичь просветленья,
Должно мне обваляться в пуху.

Жажду смерти мучительно-славной!
На главе чую тяжесть венца:
Лишь явлюсь я во храме,
Прихожане камнями
Вмиг укажут мне путь в небеса!

Мне Господь посылал испытанья:
Искушала меня попадья,
Протодьякон с кадилом
Обзывался дебилом, -
Я, смиряясь, читал жития.
Плоть свою умерщвлял я охотно,
Тут на подвиг призвал меня Марк:
И безропотной ланью
Я спешу на закланье
К его льву в городской зоопарк.

Но Господь моей жертвы не принял
Иль мощами побрезговал зверь;
Лишь смотритель, из клетки
Выметая объедки,
Дал пинка мне и выгнал за дверь…

Но теперь всё пойдет по Писанью,
И преславную гибель мою
В свете истинной веры
Все признают примером
Для взыскующих места в раю!

Чаю встречи с Творцом Триединым!
Восходя на Небесный Сион,
Зрю отныне я въяве,
Как воссяду во славе,
В высший ангельский чин возведён!

Д.Багрецов, С. Милютин

Ю.И. 1

Куда ни глянь — повсюду пауки:
Под креслом, на диване, за портьерой.
Прислушайся — и в недрах шифоньера
Ты различишь их тихие шаги.

В свои тенёта тщатся уловить
Всё светлое и доброе на свете,
Жужжит и бьётся мир, попавшись в сети,
Всех захлестнула паутины нить…

Волнуется ковёр мохнатых тел:
Облюбовали ванну птицееды.
Пойдёшь на кухню — там вместо обеда
Опять увидишь тот же беспредел:

Жаркое облепили мизгири,
В тарелке с супом крестовик резвится,
А на столе довольная мокрица
Расправилась уже с картошкой фри.

Тарантул окопался во дворе,
И каракурт гнездится в огороде.
Смеркается. Как говорят в народе, —
Темно, как у тарантула в норе!

2

… Я сделалась Черной Вдовою.
Анюта Синицына

Оклеветали люди пауков.
Меж тем, паук — милейшее созданье.
Сей очевидной вещи осознание
До нас дошло из глубины веков.

Всегда, везде уместны пауки:
На кресле, за диваном, под портьерой…
Ничто так не украсит интерьера,
Как эти дружелюбные зверьки!

Я ванну с птицеедами приму,
Картофель братски разделю с мокрицей.
При взгляде на счастливые их лица
Стать хочется таким же самому.

С крестовиками встану, на заре,
И поползу гнездиться в огороде.
Уютно здесь! Как говорят в народе:
Совсем как у тарантула в норе!

Д.Багрецов, С.Милютин

Анюте Синицыной

Ах, как поют соловьи по ночам:
Глаз невозможно сомкнуть!
В их голосах — и восторг, и печаль.
Сладко сжимается грудь…
Ах, как прелестно щебечут в ветвях
Стайки пугливые птиц!
Сколько ж в лесу этих радостных птах, —
Милых скворцов и синиц!
Вот бы одна залетела в мой дом
Вышних по милости сил!
Я бы украсил её серебром,
Рядом с собой усадил,

И о прекрасной и вечной любви
С ней бы мы спели дуэт…

Чудно поют по ночам соловьи,
Внемлет паук-птицеед.

Дмитрий Багрецов

Болото

1 (оригинал)

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж:
Королева играла в башне замка Шопена
И, внимая Шопену, полюбил ее Паж. Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и Пажа истомила,
И Пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната Пажа.
Игорь Северянин

№2

АНЮТЕ С.

Это было в болоте, где зеленая пена,
Где случилось немало невозвратных пропаж:
Королева читала ранним утром Верлена,
И, внимая Верлену, полюбил её Паж.

Капли слизи стекали с разложившейся плоти,
Так бурлила трясина, что луч солнца померк!
Восхищаясь стихами, огоньки на болоте
Собрались в небывалой красоты фейерверк.

Целый день надувалась нечисть в слизистой луже
Вкусным пивом болотным из гнилушек сырых.
А Пажа Королева пригласила на ужин,
И Пажа попросила ей сложить этот стих.

Чем закончилась сказка — догадаться нетрудно:
До рассвета в трясине проспала госпожа…
Это было в болоте, где волна изумрудна,
Словно платье из тины в скользких лапках Пажа.

Дмитрий Багрецов

3

В безымянном болоте, где туман как портьера
От нескромного взора охраняет шалаш,
Вдохновенно читала Королева Бодлера
И балдел от Бодлера её маленький Паж.

От дыхания смерти или близости плоти
В голове помутилось у Пажа, и померк
Свет в очах, но кружились огоньки на болоте,
Образуя нездешней красоты фейерверк.

Королева варила из болотного хмеля
Темно-бурое зелье, чтобы Паж не зачах,
А потом пригласила своего менестреля
Hа изысканный ужин тет-а-тет при свечах.

Hо конец этой сказки вышел буднично скучным:
Hе случился меж ними мезальянс и марьяж,
И осталась до гроба Королева лягушкой,
И остался навеки головастиком Паж.

Анюта Синицына

4

Как-то раз подо Ржевом, в безымянном болоте,
Где витают миазмы над змеиным клубком,
От морфина и шнапса в совершенном улёте,
Штурмбанфюрер любился со своим денщиком.

Был денщик слабоумен и страдал от одышки,
Но арийскому сердцу только Фюрер - указ!
Штурмбанфюрер влюбился — и ни дна, ни покрышки,
Ведь такое случиться может с каждым из вас.

В эту ночь оккупантов укрывали туманы,
И струился им в ноздри чуть светящийся газ,
И напрасно, за кочкой схоронясь, партизаны
Малодушно кричали:"Хенде хох, пидарас!"

Но никто не забыт и ничто не забыто,
И под утро болото размесил артналёт;
Всё прошло, как по нотам, — пидарасы убиты:
Не топтать пидарасам безымянных болот!

Сергей Милютин

Ю.И.

Как праздник, как счастье, как чудо
Идёт Доброта по земле…
Юлия Друнина

Добро, должно быть, с кулаками,
С хвостом и острыми рогами,
С копытами и с бородой.
Колючей шерстию покрыто,
Огнем дыша, бия копытом,
Оно придет и за тобой!
Ты слышишь — вот оно шагает,
С клыков на землю яд стекает,
Хвост гневно хлещет по бокам.
Добро, зловеще завывая,
Рогами тучи задевая,
Всё ближе подползает к нам!

Тебе ж, читатель мой капризный,
Носитель духа гуманизма,
Желаю я Добра — и пусть
При встрече с ним мой стих ты вспомнишь,
И вот тогда глухую полночь
Прорежет жуткий крик: «На помощь!»
А дальше — чавканье и хруст…

Дмитрий Багрецов

Ирине Синицыной

Приходи ко мне на пляж
И со мною рядом ляжь…
Популярная песня

…будут раки и тёмное пиво.
А.Синицына

Которые сутки один в глубине
Плыву я, влекомый теченьем лениво,
И гроздьями сытые раки на мне
Повисли на радость любителям пива.

Вот пляж городской — здесь на желтом песке
Спиртное пьют дамы в купальниках узких,
И им невдомёк, что сейчас по реке
Сплавляется столько хорошей закуски!

Но чу! Погружается в толщу воды
Прекрасной купальщицы стройное тело!
Взволнованный видом такой красоты,
За плечи её ухватил я несмело.

Изящная ручка, что пенит волну,
И ножка, и грудь белизны лебединой,
Дрожа, устремились со мною ко дну.
О, сказочный миг! О, экстаз! О, Ирина!

Увы! Из осклизлых объятий моих
Ты кверху рванулась волшебным виденьем,
(Как будто бы ты не заметила их!)
Меня озадачив таким поведеньем.

С тех пор, с нетерпеньем борясь, стерегу
Я в омуте тихом под грустною ивой
Тот сладкий момент, когда снова смогу
Тебя пригласить на бутылочку пива.

А. Сент-Газават
Вольф де Вервольф

No forward!
Краткий курс всем нашим врагам, вредителям и завистникам, и персонально Юлии Исаковой

Внутрипартийная дисскуссия

Всё, что начали мы с тобою,
Завершим, как задумал ты!
Ольга Берггольц.

Ласточки пропали,
А вчера, зарей,
Гарнизон подняли,
И всю ночь стреляли
Вон, за той горой.

Снова непогода:
На дворе темно,
Хмурится природа,
Словно враг народа
Заглянул в окно.

За рябым чекистом
Затворилась дверь…
Выстрел в поле чистом!
Ласточки-троцкисты,
Где же вы теперь?

Вольф фон Вервольф

Врач-убийца

Сто пациентов я убил за сто ночей!
Врагов-чекистов и армейских палачей.
Но главный врач, — вот паразит! —
Созвать консилиум велит,
Я ненавижу всех известных главврачей!

Мой оппонент — Почётный член, лауреат,
Меня тотчас засыпал ворохом цитат,
Но в сердце вашего ЦК
Моя направлена рука,
И на светила медицины мне плевать!

Не допустил меня до Кирова конвой.
Теперь — хоть в петлю мне, хоть в омут головой.
Но не уйти ему от нас:
Пускай ещё не в этот раз,
Но скальпель наш его отправит в мир иной!

Вот под наркозом легендарный командарм,
Ему я помощь неотложную подам:
Вдруг лёгким манием руки
Больному выпущу кишки.
Поверьте, в этом даже есть какой-то шарм!

Разоблачил меня профессор, волчья сыть!
И до расстрела не удастся мне дожить.
Я завещаю всем врачам
Бить коммунистов по ночам,
Травить лекарством и неправильно лечить!

Вольф фон Вервольф

Террорист

Мирное небо над городом Кёльном,
Тёплые волны плещут игриво,
Немцы на пляже, немцы довольны.
Год сорок первый, — все ещё живы.

Вдруг из-за облака с гулом и воем
На краснозвёздном вынырнул ИЛе
Прямо над пляжем, окутанным зноем,
Сталинский сокол Твардовский Василий.

Бьют пулемёты заливисто, звонко.
Мечутся в страхе люди по пляжу:
Раз — разорвало в клочья ребёнка,
Два — и не стало фашистки-мамаши,

Словно промчался по пляжу цунами...
Шнапс на бегу допивая до капли,
В воздух взмывает, звеня орденами,
Чертова дюжина асов Люфтваффе.

В солнечном небе над городом Кёльном
Бой скоротечный, неравный, геройский
Принял, оставив фрау и фройляйн,
Сталинский сокол, Вася Твардовский.

Кончились бомбы, вышли патроны,
Чёртовы фрицы машину подбили.
В мёртвой петле уходя от погони,
К зданью театра помчался Василий.

Там завершил он номер свой сольный —
Кашей кровавой жуткого взрыва.

Мирное небо над городом Кёльном,
Тёплые волны плещут лениво…

Вольф фон Вервольф,
А. Сент-Газават

Обострение классовой борьбы

Куда ни глянь — кругом одни враги!
Где, спросишь? У тебя же за спиною!
Не раз, бывало, ночью за стеною
Я различал их тихие шаги.
В цеху засел вредитель-инженер,
В военной форме террорист резвится,
А на столе довольный врач-убийца
Зарезал уж героя ЭС-ЭС-ЭР.
Уж сетью агентурной заплели
Всю юную Республику Советов.
Клевещут, будто нет у нас поэтов!
Крестьянам будто не дают земли!
В колхозах травят скот, посевы жгут!
Станки ломают, трактора калечат!
В больницах нас не так, как надо, лечат!
Совсем не уважают Мир и Труд!

У нашего советского суда
Привычки нет щадить врага любого.
Давно готов им приговор суровый,
И в дальний путь на долгие года!

Вольф фон Вервольф

* * *

Не ходите ко мне на могилу:
Я и так уже вам надоел.
Что без толку расходовать силы,
Иль своих не достаточно дел?
Что подруги? Вздохнут и забудут.
Посмеются — забудут друзья,
Бог, конечно, сурово осудит,
Беси с радостью примут меня.
Ни цветов, ни венков мне не надо:
Пусть полынь и крапива растет,
Лишь была бы повыше ограда,
Чтоб ходил стороною народ.
А ночами, под полной луною,
Буду я этот мир навещать:
Вон из гроба! Залаю, завою,
И с прохожими встречи искать
Поскачу. И лишь лунные блики
Озарят, рассыпаясь, мне путь…
Руки прочь от моей земляники!
И калитку закрыть не забудь.

Wolf von Werwolf

Киска 2

Бывшей жене посвящаю

Нож вошел в аккурат под лопатку:
Вот что значила «Башня» в гаданье!
Прилипает ладонь к рукоятке,
До свиданья.

А какая весна в целом мире!
И почти уже снега не видно.
Пахнет жареным в нашей квартире
Аппетитно.

Клочья мяса с подтеками крови
Я со стен аккуратно счищаю…
Помнишь, как ты любила готовить,
Дорогая?

На коленях моих наша киска,
Растянувшись, мурлычет счастливо, —
В черной шубке колючие искры
С переливом.

Нож в руке. Чья-то кровь на обоях…
Отчего же ты смотришь с укором?
Мы увидимся вскоре с тобою,
Очень скоро.

Wolf von Werwolf
12.06.2001

Продзазверстка

Анюте

Поэма

часть вторая

Сегодня — красные, а завтра — белые
Ах, не материи! Ах, не цветы!
Игорь Северянин

Победой увенчаны наши полки:
Одесса взята, и Ростов уже взят.
Вперед, добровольцы! Вперед, казаки!
Клянемся — ни шагу назад!

Нет высшего счастья — за Родину пасть,
И к бою последнему каждый готов.
Задушим жидовскую Красную Власть
В кольце беспощадных фронтов!

Над Доном угрюмым идет эскадрон,
Как вдруг замутилась от крови вода:
Зарублен в седле есаул топором —
Такие дела, господа.

Прощай, Император, Россия и честь!
В кулацкой засаде погиб продотряд.
Несется по Дону печальная весть:
Никто не вернется назад.

Никто не расскажет, как ранней порой
В последней атаке полёг эскадрон;
Телеги, груженные черной икрой,
Вредительски сброшены в Дон.

Выходят войска на последний рубеж,
И вот по тылам, навострив топоры,
Подняли кровавый кулацкий мятеж
Любители черной икры.

Но в белом Ростове не спят казаки,
В дозорах томятся всю ночь юнкера, —
Деникин заверил: Спокойно! Пайки
Прибудут в Ростов до утра!

А в клубе шампанское льется рекой,
И дым коромыслом на зависть врагам.
Поручик Синицын, гвардеец лихой,
На бис исполняет канкан.

Четвертые сутки не спит офицер, —
Шампанское, водка, все вина подряд:
С изрядной добычей и вновь без потерь
Вернулся его продотряд.

Но в штаб уже прибыл с заставы курьер,
Тревога! Подъем! — как бывало не раз,
И сотню дежурную с места в карьер
Сорвал полуночный приказ.

На землю швырнув недопитый бокал,
Синицын скатился с крыльца тяжело.
Страдая одышкой, денщик подбежал,
Поручика садит в седло.

Погоня! Погоня в горячей крови!
И то — не вода в наших жилах течет.
Коня не щади и прохожих дави:
Пошел на секунды отсчет!

Гвардеец, вперед! В грязь лицом не ударь!
И звезды в ночи освещают твой путь,
Вот только денщик, слабоумная тварь,
Подпругу забыл затянуть.

И громко крича, матеря подлеца,
Поручик в бурьян полетел без затей.
Отряд, не заметив потери бойца,
Азартно пришпорил коней…

И вот, засыпая в канаве сырой,
Услышал поручик, как где-то вдали
Донские русалки, давяся икрой,
Печальную песнь завели:

Там, вдали, за рекой загорались огни,
В небе ясном заря догорала,
Сотня юных бойцов из Деникинских войск
На разведку в поля поскакала.

Они ехали молча в ночной тишине
По широкой украинской степи
Вдруг вдали у реки засверкали штыки, —
Это красноармейские цепи.
И бесстрашно отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва,
И корнет молодой вдруг поник головой —
Офицерское сердце пробито.

Он упал возле ног вороного коня,
И закрылись глаза офицера.
— Ты, конек вороной, передай дорогой:
Я погиб за царя и за веру!

И видит поручик: оставлен Ростов,
Бегут добровольцы с насиженных мест.
На Тихом Дону не поставят крестов
Погибшим за деликатес.

Не плачьте, поручик! Российской Земле
Господь предназначил невиданный путь,
И Троцкий с Ульяновым в красном Кремле
Не смогут спокойно уснуть.

Идет с моря Черного Черный Барон,
А красные орды бегут вдалеке;
Икрою измазан трехцветный шеврон
И Белое Знамя в руке.

И вновь — продотряды за черной икрой,
Лишь солнце играет на гранях штыков.
Заставим питаться толченой корой
Мятежников и кулаков!

Поручик Синицын! Да не посрамим
Отчизны в боях с большевистской чумой!
Сибирь поднялась, Украина и Крым,
Встает вся Россия на бой!

И гордый орел, прославляя царя,
Державно взлетел в небеса…
Поручик Синицын, восторгом горя,
Платком вытирает глаза.

Не падайте духом, поручик-герой!
Победа близка и Москва уж видна,
И Белую Гвардию черной икрой
Накормит родная страна!

Д. Багрецов
Март 2001, Бохум