Аушра:

...а было это, когда 0,5 жигулевского стоило 9 копеек и бутылки сдавали без ужимок, ибо стоимость емкости превышала содержимое на 3 копейки ! И в гастрономах в ассортименте всегда томилось 2-3 сорта живительной влаги и была такая возможность из этого развала выбрать свеженькое — перевернуть посуду с содержимым и брезгливо бросить в пластиковый ящик ту бутылку со дна которой запуржила пивная перхоть.

...и было это в советском городе Вильнюс, в районе Антакальнис, что по-нашему — на той горе! Так вот, с той горы извилистым ручейком брала начало музыкальная улочка Огинскё, вливаясь в какофонию проспекта Антакальнё. Наш министерский дом с дубовым паркетом, раздвижными стенами, теплым кафелем в ванной и туалете, встроенной мебелью и высокими потолками белым утесом упирался в крутую горку в основании которой был вырублен узенький темный дворик, а его светлую сторону утешали плакучие ивы и зеленая лужайка, плавно перетекающая в музыкальную улочку. И обитали в нашей квартире три странных женщины, флегма Сидка — стареющий ньюф, и бородатый самаритянин, то бишь — я. И жизнь была не спешной и праздной.

...утро проявляло себя где-то к 11 дня стервозным жужжанием кофемолки «Straume» и убойным ароматом «арабика», обволакивающим все пять комнат, включая туалет — это Лилия совершала привычный ритуал на кухне. Она отдавалась Морфею около 3 ночи, а до этого бесконечно долго общалась с Фолкнером, переводя его англицкое занудство на литовский. В этом доме свирепствовал культ кофе, английского и телефонной трескотни. Пробуждаясь, я распахивал дверь лоджии и одним махом гасил трехглавого монстра, заполняя оскверненное пространство уличной Жизнью!

...и тут же призывный гудок и хрипло-шипящий вопль : «Гу-у-у-вно пшиехало...», что в переводе с польского означало — мусор приехал ! — окончательно взбадривал меня и Сидку. Почему-то в Вильнюсе водилы как правило были поляки. Я быстро одевался, хватал «гувно», а Сидка свой поводок и мы окунались в Жизнь ! После «говённого» ритуала мы отправлялись к истокам Огинскё, «на ту гору» — в сосновый бор, где у Сидки было столько важных и неотложных дел.

...естественно по дороге прихватывали пару бутылочек «утянского» пива, находили заветную полянку, поводок делал заветное — щёлк! и черное мохнатое чудовище проподало в ближайшем буреломе, я же плюхался на перинку из мха и захлебывался от первого пенного глотка...горьковатая жидкость растекалась по подборотку, шее и похотливо липла к волосатым соскам... в такие моменты мне всегда было немножко жалко Лилию с ее кофе, Фолкнером...

...она и выпить по человечески не умела в компании. Каждый вечер мы собирались за хромоногим кухонным столом и всякий раз кто-либо подкладывал бумажку, чтобы вино не плескалось в бокалах. Лилия любила «Рислинг», а Рутка и Аушра — сестры близнецы, ее дочери предпочитали красное «Мехаджийское» , у меня же в холодильнике всегда стояла литровая «Кристалине» 45% и когда я наполнял свой граненый до половины, слышал презрительное из уст кофеманки — Алекс, ты што, трахторист, што ли ?!

Со мной она любила говорить по русски.Стервозные близняшки поддерживали меня и просили плеснуть им по 100, а Лилия, поджав губы куталась в шаль и тянула свою кислятку. Сестры делали паузу и коварно, без объявления боевых действий во всю мощь молодых, упругих грудей начинали орать зыкинский шлягер : «Из далека-а-а долго-о-о, тячё-о-о-т река Во-о-о-лга...»! Лилия, как птица, раскинув шаль махала руками, грязно ругалась по литовски , называя нас жабами, бежала к вешалке, накидывала старый плащ иногда поверх халата и уже в дверях как плохой трагик объявляла, что идет топиться в Нярис с Валокампяйского моста...

...она всегда почему-то возращалась — тихая, умиротворенная и сухая.

Декабрист Н. И. Лорер:

«Курган — хорошенький, небольшой уездный городок, с каменной церковью и 3 тыс. жителей, на левом, несколько возвышенном берегу Тобола. Кругом плоская равнина, напоминающая мне мою родину Украину, но не Италию...»

Вова Олейник: как я был поэтом

Было это без малого 20 лет назад. В феврале 1982 года Курганская писательская организация проводила областное совещание (слет? собрание?) молодых литераторов. Я в СП был почти своим человеком и числился «молодым поэтом». Как сейчас помню почтенного старца В.И. Еловских, который, показывая на мою наглую упитанную физиономию пальцем, спросил у тогдашнего председателя Союза И.П. Ягана: «А это кто?». «Это? — переспросил добрейший Иван Палыч. — А... Это у нас поэт!». Короче, я постоянно открывал дверь на третьем этаже по улице Комсомольской животиком и пухлой папкой, набитой стихами и даже одной эпической поэмой, посвященной революционной борьбе народа Никарагуа с диктаторским режимом Сомосы и американским империализмом. Мысленно, я уже был, если не Евтушенкой, то, как минимум, членом. Союза писателей.

Накануне молодежной сходки меня, в компании двух таких же поэтесс, показали по телевизору. Л. М. Блюмкин (сам очень даже неплохой поэт) вел ту «культурную» бодягу, предоставляя нам слово для зачтения нетленок. Потом один раз я даже был узнан на улице. Одним маленьким мальчиком. Который показывал на меня пальцем. Слава начинала догонять. А голова кружиться.

В секции поэтов помню Ленку Сульдину, Галю Баскину (ныне Бухарина) и Серегу Бойцова. С девушками мы держались вместе, ибо выпестованы были в одном гнезде филфака КГПИ. Вел нас московский поэт Альберт Кравцов. Никогда до и после я не слышал этого имени. Но тогда — «московский поэт!» — закрывало любое имя. И звучало громко, как бубен чукотского шамана. Он обозвал меня талантливым поэтом, что вполне соответствовало истине (с моей точки зрения), сказал, что так и в Москве не пишут, медитативно зачитал какие-то строки из моей пухлой папки... Я потек. Поплыл. Поехал. Если б знал тогда слово «нирвана», то точняком бы самоопределился. Балдея, я слушал Альберта Кравцова. Талантливой была Сульдина... Баскина... Бойцов... Мы были талантливы. Потом вдруг талантливым оказалось одно недоразумение в брюках, другое... Мы все оказались одинаково талантливыми! Из нирваны я выпал в осадок. Что-то щелкнуло в голове второго Вознесенского. Никто меня не мог остановить, тормознуть, ткнуть фейсом об тейбл. У Кравцова получилось. Больше я стихов (в качестве Стихов!) не писал. У меня сохранились добрые отношения с писателями, но донимать их своим творчеством я прекратил.

А Серега Бойцов уже тогда был талантливым поэтом. И остается им по сю пору. Без дураков. Без своей книги. С редкими-редкими публикациями. Боюсь, во время военных действий в армии не найдется мне применения.

Евгений Бачурин: как я был корреспондентом

В году 85-м я был хорошим мальчиком и работал с ПЮ на одном предприятии — на «Курганприборе». Был корреспондентом многотиражной газеты «Знамя». По миопии (это не сифилис, не бойтесь!) не проходил в армию, но в военкомат был приглашаем регулярно. И вот как-то раз опять меня достает СА - на этот раз в виде громкоголосого усатого майора, по истечении многих лет, кстати, оказавшимся самим военкомом Болотиным. И вот все мои треволнения, вроде, позади. Мне выписывают индульгенцию от армии — т.е. военный билет, что означает «свободен от армии на манер ероплана в чистом поле». Майор со знанием дела вписал в графы моего военного билета с моих слов все правильно, вплоть до национальности и места работы, благо, справка с места работы лежала перед его очами. А на графе «гражданская специальность» (графа нужна для того, чтобы в военное время обладателя военного билета армия могла использовать по назначению) майор чо-то тормознул. Долго чесал репу, кряхтел. Потом перегнулся через барьер, ! приник к окошку для общения с призывниками, поманил меня заговорщецким пальцем и тихо так сказал: «Слушай. А чо мне писать — какая у тебя специальность?» Говорю: «Пишите — журналист». Майор сморщился: «Нет такой специальности». Говорю: «Ну как же нет?! Я даже в Свердловск на журфак поступаю, в газете работаю». Майор: «Ну, а кем работаешь!?» Говорю: «Корреспондентом». Майор сразу расцвел: «Ну, на хрен, так бы и сказал!!!» И в графе «гражданская специальность» майор с облегчением мне накорябал: «Корреспондент». С тех пор и хожу с этим дурацким ярлыком, хотя и не корреспондент уже лет 15. Боюсь, во время военных действий в армии не найдется мне применения.

Юрий Прожога: моя встреча с Илизаровым

Видел Маресьева в клинике Илизарова, давно, в 71-ом году, когда лежал со сломанной рукой. Гавриил Абрамович показывал Маресьеву клинику, увидел что я, 9-летний пацан ем левой рукой, подошел, переложил ложку в правую сломаноаппаратную руку и сказал: «быстрее заживет». Все это происходило на первом этаже 2-й городской больницы в Рябково. Клиники как таковой у Илизарова не было, было 2 этажа. И псарня была для экспериментов, в сторону инфекционной больницы. Там собачки лаяли в аппаратах. А мне через 30 дней спицы пассатижами вытащили.

Дядя СЁ: как мы встретили Лаертского

Разухабистый дядя Се в сопровождении зауральских звезд Игоря Новикова и Юрия Прожоги являли собой хамовитую на вид группу курганцев (в недавнем прошлом — эфемерно пугательный образ для МК-НТВ) давящих зауральской сермяжной харизмой утонченного интеллектуала, запавшего в душу миллионам меломанов и радиогурманов — Александра Лаертского.
Как участник запечатленной встречи и человек, занимающий наибольшую поверхность изображения не могу не заслать ремембик — А.Л. являл собой образчик такта и вопитанности, всем видом давая понять, что этим парням свою барсетку бы доверил и делал вид, что не обращает внимание на туристские выходки странных людей с фотиком. Более того, обсудили жизнь общего знакомого — НикаРокнРолла. Корифей РокПопМатерщины проявил высокий уровень осведомленности о жизни за Уралом, как то: клуб Ника в Тюмени и жизнь в Норильске, правда при всем своем такте боченок «Beck`s» прижимал к своей груди все крепче и крепче. В последствие, героя в ночь умчал застарелый Мерс с негодными шаровыми.

Фоторепортаж снят 24 апреля 1999 года Еленой Новиковой