Всеволод Иванов: курганские годы

Я пел и плакал. Я записал стихи в тетрадку, и мне стало легче

Вс. Иванов, «Похождения факира».

Несколько лет назад наша литература отметила столетие со дня рождения замечательного русского писателя Всеволода Иванова. Были публикации неизданного, воспоминания... И ни одного слова о Кургане. Между тем курганские годы — важная страница в биографии Вс. Иванова. В нашем городе он жил и работал, здесь написал первый рассказ (правда, по скромности напечатал его не в родном «Курганском вестнике», а в газете «Приишимье» соседнего Петропавловска), здесь получал он ободряющие письма от Горького. Это было время становления. Близко знавший Вс. Иванова Вениамин Каверин прямо сказал про него, что как писатель он сложился в молодые годы.

Есть еще обстоятельство, заставляющее нас пристальнее взглянуть на курганскую пору жизни писателя. С первых шагов творчество Вс. Иванова щедро питалось из автобиографического источника. Широта и яркость жизненных впечатлений стали побудительной причиной писательства. Ко времени создания первых рассказов юный Всеволод уже обладал богатым, если не сказать диковинным, опытом. Пел куплеты в шантане, бродил по улицам с шарманкой, ходил в подручных приказчика (ездил с дядькой к казахам менять мануфактуру на масло), выступал гипнотизером и факиром под именем Бен-Али-Бея, глотал огонь, вгонял в тело иголки, был матросом, наборщиком в типографии, барьерным клоуном, пробовал бороться, без всякого, впрочем, успеха: профессиональный борец уложил его в пять секунд, шлепнул по заду и сказал: «Туда же лезешь, сопля. На ногах научись стоять прежде».

Будущий писатель рано узнал нищету и голод: «Все, что я видел тогда, мне хотелось съесть или выменять на съедобное».

В письме Горькому из Кургана (октябрь 1916 г.) он рассказывает:

«Однажды, в Тиоре, не имея ни копейки — есть никто не хотел мне дать, и работы не было. Так уйдешь, знаете, на задний двор, там сено было свалено, сядешь на кирпичи, какой-нибудь кусок, листик травы засуешь в рот и сосешь... А хозяйка чтобы не заметила, когда она приходила скотину убирать, поешь. Это — чтобы денег не попросила за ночлег. На четвертый день, кажется, сижу это, а она поросятам корм принесла — корки разные, арбузы недоспелые и еще что-то, — вывалила в корыто и ушла — кинулись поросята. Подхожу, а у самого к горлу будто, нет, не к горлу, а просто изнутри как бы воронку масляную, в рот выталкивают. Хотел кусок выловить, да вместо этого упал в корыто головой и зубами поймал корку...»

Знал юный Всеволод быт трущоб, тифозные поезда — всю грубую изнанку жизни. Но молодость и яркость чувств пережигали горечи в счастье жить. В одной из автобиографий Вс. Иванов написал: «От трупов, проплывших мимо меня, возлюбил я и без того любимую жизнь».

***

Сцена в ночной степи из романа «Похождения факира» — одна из поэтичнейших страниц во всей прозе Вс. Иванова. Голодный и больной герой бредет в Курган.

«Я вышел на шпалы. Налево я увидал станцию Мишкино. Направо шпалы шли к Уралу. Со всем недалеко от Мишкино есть город декабристов Курган. Много раз Петька Захаров сообщал нам, что город Курган, если считать от Урала, есть первый сибирский город. Вблизи него находится огромный курган 80 сажень в окружности и 4 в вышину. Здесь жили сосланные декабристы: Нарышкин, Лорер, братья Розен*, Свистунов. Декабристы Фохт и Новало-Швейковский** похоронены в Кургане...»

В степи юноша встречает баб, ремонтирующих железнодорожное полотно. Немногими яркими красками, с какой-то затаенной страстью набросан портрет Софьи, женщины с «медленными сизыми глазами». Бабы, оставив гостю и своей товарке несколько дерюг и подушки, уходят за насыпь.

«Софья сидела, охватив колени руками.
— Полынью-то как пахнет, ты понюхай, парень. А вот перед росой так она запахнет еще гуще. Я все эти травяные запахи далеко вижу. Они для меня никак не замалеваны...
Она, посмеиваясь, поправила на мне полушубок и сказала:
— А вот дегтем запахло, мужик, должно быть, едет по тракту. Телеги не слышно, в колеях-то пыль да трава, а телега-то смазана густо, чтобы не скрипела, мужик-то, должно быть, разбойников боится, а дегтем-то как молодым несет, а мужик спит себе. А разве сейчас можно спать, а, парень?»
В словах Софьи о красоте ночи легко угадывается тоска по счастью. Но наш герой идет дальше, в Курган, «город добродетельных людей, потомков декабристов».

Первая картина, какую Вс. Иванов увидел в «добродетельном» Кургане, была драка.

«Возле чайной «Общество трезвости» три парня дрались толстыми сосновыми сучьями. Топчась на месте, они старались ударить друг друга в голову. Из окна чайной вываливалась белокурая женшина, держа в зубах рваный пуховый платок».

Для старой российской провинции сцена ничем не примечательная, более того — характерная. Естественно, и в уездном* Кургане хватало дикости. Но удивительная пора — юность! Впечатлительный, мечтающий о творчестве Вс. Иванов чаще замечал доброе и светлое, умел находить в захолустье хороших люден и бескорыстных друзей. В романе «Мы идем в Индию» он написал про Курган:

«Я люблю этот город. Он довольно обширен, есть заводы, мельницы, две типографии, большая общественная библиотека. Главное, я встретил здесь немало умных и честных людей».

***
В Кургане Всеволод Иванов поступил наборщиком в типографию Кочешева. Типография находилась в подвале, вверху был магазин «Писчебумажные принадлежности и книги». Странные штуки порой выкидывает жизнь: родственные души и близкие судьбы проходят близко, но не соприкасаются. Когда гимназист Алексей Югов заходил в писчебумажный магазин Кочешева (здание сохранилось), внизу, в сыром подвале, юный Всеволод Иванов набирал «Курганский вестник». Встретились они в Москве. в декабре 1925 года, и с той поры стали друзьями.

Рядом с Ивановым за реалом стоял Алексей Жулистов, рослый, сероглазый, красивый парень. У него был литературный дар и актерские способности. Чрезвычайно занимала его проблема «формы», понимаемой им весьма своеобразно.
— Ты мне о попугае побольше расскажи, просил Жулистов друга. — Вот, говорят, нет в нашей России попугаев, не растут. А я не верю. Не такая страна Россия, чтобы попугайных форм не существовало.

Короче, это был одаренный и своеобразный человек. Но русская удаль, которой в Жулистове было много, и к тому же красота отвлекали его от усидчивых занятий. Во время войны он был призван в армию и, конечно, попал в гвардию. Там, в Петрограде, Жулистов научился забавляться водочкой. «К великому моему сожалению, — написал позже Вс. Иванов, — из Алеши Жулистова ничего не полупилось, а я ждал от него очень многого.»

***

Всеволод же, несмотря на занятось в типографии и широкое общение с самыми разными людьми, успевал много писать. Все рассказы он посылал Горькому, И вот однажды... Впрочем, послушаем самого Вс. Иванова.

«Я набирал «Курганский вестник». Типография наша находилась в подвале. Шрифт холодный, липкий, пах керосином. Наборшики «звонили» с похмелья, денег ни у кого не было. Скука. И вдруг вошел почтальон и с порога крикнул в типографию: «Кто здесь Всеволод Иванов? Заказное письмо». Писем я ни от кого не получал, да еще на имя Всеволода Иванова, а не просто В.В. Иванову, наборщику. Штемпель из сбитых букв «Петербург»* ожег мое сердце! Наборщики столпились вокруг меня, я смотрел растерянно. Горький, сам Горький, своей рукой писал мне в осторожных и нежных выражениях, что похоже на то, что есть талант, дарование, что рассказ ему понравился и что мне надо писать учиться, читать. Типография заволновалась, заговорила. Решили выпить и чтоб — вдрызг!.. Пошли к заведующему за авансом, а заведующий ушел обедать, и тогда с меня сняли лаковые сапоги, отрезали голенища и послали их продать на толкучку... Позже пришел заведующий и еще дал три рубля. Типография перепилась: орала песни, я ходил среди общегo восторга трезвый и в то же время пьянее всех...»

А письмо было такое:

«Петроград, 17 (30) октября 1916 г. Всеволод Вячеславович! «На Иртыше» — славная вещица, она будет напечатана во 2-м сборнике произведении писателей-пролетариев. Сборник выйдет в декабре.
Вам необходимо серьезно взяться за свое самообразование, необходимо учиться. Мне кажется. литературное дарование у Вас есть, значит, его нужно развивать. Всякая способность развивается работой. Вы это знаете.
Пишите больше и присылайте рукописи мне, я буду читать их, критиковать и, если окажется возможным, — печатать. Но Вы обязательно должны заняться чтением, работой над языком и вообще — собою.
Берегите себя. Сейчас я очень занят и потому пишу кратко, в следующий раз напишу более подробно!
До свидания, будьте здоровы! А. Пешков. Адрес:
Кронверкский проспект, 23. М. Горькому»

Вдохновленный словом мастера начинающий литератор сел за стол и за короткое время напластал десяток рассказов и все сразу отправил Горькому. Ответ был отрезвляющим: рассказы сырые, слабые, печатать их нельзя; надо учиться. «Как можно учиться, — думал еще не остывший автор, — и чему можно учиться, когда на душе у меня такой огромный восторг...»
Тем не менее он тотчас же направился в библиотеку: И читал около двух лет. И за это время не написал ни строки. Такая школа.

***

Одним из самых близких друзей Всеволода Иванова курганской поры был Кондратий Худяков — живописец вывесок и поэт-самородок из сибирских староверов. Прежде чем прийти к нему, юный Иванов долго колебался: Худяков был первый поэт, с которым он знакомился. Понятные, впрочем, робость и даже некоторый трепет. Но тут вот что интересно. Именно робеющий юнец из типографии во внеурочное время набрал и напечатал книгу стихов Худякова и даже рекомендовал ее Горькому.
В этом весь Иванов. В нем с молодых лет отчетливо проявились несовместимые как будто качества: трезвость и мечтательность, было в его лице нечто жесткое и кроткое; с одного боку — половецкий хан, с другого — скандинавский пастор... То же в творчестве: правда быта и буйство фантазии, точность наблюдений и неудержимый полет воображения. С ранних лет Иванова властно захватили две стихии: реальность жестокого мира и игра фантазии, не просто украшающей, но преобразующей косную жизнь.

Отрывок из романа "Мы идем в Индию", который мы привели выше, заканчивается фразой: «Жаль покидать Курган!»

А пришлось... В России был голод, переселенцы хлынули Сибирь. В Курган приехали несколько наборщиков с многодетными семьями, все босые, раздетые, голодные. Наборщик Рудаков каждый день приходил к типографии Кочешева и долго молча стоял, оглядывая курганцев просящими глазами. Иванов решил уйти из типографии, чтобы уступить ему свое место.

...В выгоревшей гимнастерке и солдатских ботинках с обмотками на худых ногах Всеволод Иванов появляется в Петрограде, приходит в литературное содружество «Серапионовы братья». достает из кармана рукопись и читает первую фразу рассказа: «В Сибири пальмы не растут...» Это был Всеволод — Сибирь и пальмы. Фраза так понравилась молодым питерским писателям, что стала своего рода паролем, по которому узнавали своих. Всего годом или двумя старше новых друзей, Всеволод Иванов уже ясно видел свой путь в литературу и смело шагнул в неизведанное. Началась новая эпоха в жизни «сибирского мамонта», как звали его серапионы.

* На поселении в Кургане жил барон Андрей Евгеньевич Розен, поручик лейб-гвардии Финляндского полка.
** Так у Вс. Иванова. Правильно: Повало-Швейковский.
* Если быть точным. Курган являлся не уездным, а окружным городом. Так назывались административные и торговые центры на границе с инородцами. Для сношений с ними в Кургане сидел специальный чиновник - Главный пограничный начальник сибирских киргизов.
* В письме: Петроград.

Вячеслав Весеслов