СТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

7 декабря 1988 года страшное землетрясение (6-9 баллов) охватило почти все северные районы Армении. Город Спитак был практически стерт с лица земли. Под его развалинами погибло около 35 тысяч человек (данные Федеральной целевой программы «СЕЙСМОБЕЗОПАСНОСТЬ ТЕРРИТОРИИ РОССИИ» (2002-2010 годы). Впоследствии одним из главных строительных объектов в Спитаке стала центральная площадь Дружбы, каждый квадратный метр которой получил имя того города или государства, которые помогали Армении в те трагические декабрьские дни.

НАШЕ ДОСЬЕ

ДЕНИСОВ Юрий Анатольевич родился в Кургане в 1962 году. Закончил Московский университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы по специальности «экономика» (1991 г.). Принимал участие в спасательных работах в Армении

В потрясение

— Юра, как ты оказался в Спитаке?

— В то время я учился в университете, мы узнали о землетрясении по телевизору. Люди не просто взывали — вопили о помощи. И мы с друзьями решили, что нужно ехать. В тот же день начали готовиться к вылету.

— Я знаю, что у многих спасательных групп были проблемы с местными властями, которые пребывали в полной растерянности: кто будет отвечать за снаряжение, кто будет оплачивать перелет и т. д. Вы тоже столкнулись с этим?

— Да, были сложности с деканатом. И хотя остановить нас было невозможно, несколько самых драгоценных дней все же было потеряно: мы приехали в Спитак лишь на седьмые сутки после землетрясения, когда в завалах уже перестали находить живых. По ночам было очень холодно, поэтому шансов у людей под обломками практически не было. Город гробов и трупов. Первое, что потрясло, — плач. Непрерывный, непрекращающийся плач. Как будто стонал сам Спитак. И еще — запах...

Для начала мы разделились на две группы: одни разбирали завалы, другие доставали и перевозили трупы. Ребята, побывавшие в Афгане, добровольно взяли на себя эту жуткую обязанность. Они хотели избавить нас хотя бы от этого, думали, что видели уже все. Но они ошибались...

— Я знаю, что там, в Армении, ты видел такое, о чем никогда не рассказывал даже своей жене. Щадил ее женскую впечатлительность?

— Себя щадил. Ведь нам не удалось никого спасти.

— Но вы все-таки находили живых?

— Два раза. Первый раз это был старик лет восьмидесяти: штырь арматуры пронзил его насквозь под ключицей. По всем законам природы он не мог и не должен был выжить: холод, кровопотеря, обезвоживание. Но он продержался почти две недели под грудой крошеного бетона. И первое, что он сказал нам: «Сынки, я знал, что еще раз увижу белый свет! Дайте закурить...» Затянулся — и умер. Врачи сказали — человеческий организм на такую выносливость не способен. Думаю, он просто ждал света...

А вторым был мужчина, армянин, его завалило в шахте лифта. Он услышал, что сверху копают, и стал петь русские песни. С нами работал экскаваторщик из местных, так он, узнав об этом, бросил раскопки дома, где погибла его жена. Начали мы лихорадочно развалины разгребать, а сами прислушиваемся, — голос все слабее и слабее. И вот затих... Кто-то сказал: «Ну вот и все». Но мы только удвоили силы. Когда достали его, он был еще теплый...

— Это было самым сильным потрясением?

— Нет. Вообще, самыми тяжелыми, конечно, были первые дни. Это потом мы научились не то что бы справляться, но хотя бы не думать об увиденном. Как на войне. А поначалу... Когда разбирали школу, и кран поднял бетонную плиту... Это, наверное, был первый или второй класс. Когда город начало трясти, дети, видимо, бросились к входной двери... Так мы их и нашли.

— И руки не опустились?!

— Опустились — после раскопок роддома. Тогда первый раз в жизни моя душа восстала против Бога. Я думал: «Ну ладно, остальные-то хотя бы родились, а этих-то за что?»

— Не было желания сразу же уехать после этого?

— Было. Но это — как сбежать с поля боя. В какой-то момент мы поняли, что спасаем уже не тех, кто под завалами, а тех, кто остался на поверхности, их надежду.

— Я много слышала о том, что местное население почти не принимало участие в спасательных работах. И это при том, что армяне всегда с горечью повторяют, как мало их осталось после турецкой резни...

— Я не осуждаю их за это. Люди были в шоке. Тогда некогда было думать об оказании психологической помощи. Главной задачей было спасти их от голода и эпидемий. Не знаю, как другим отрядам, а нам, например, армяне помогали — и работать, и жить. Воду в городе давали раз в день, так одна старушка таскала нам ее канистрами. Представляете, сама на ладан дышит, а тащит такую тяжесть на себе с другого конца города! И еще дед-армянин с нами работал, хотя по-русски ни слова не понимал. Так у него в Спитаке вообще родных никогда не было. Но работал он наравне с нами, не хуже молодого, и спал, как все, по шесть часов. Вообще, если уж говорить о национальном вопросе... Знаешь, какие письма армяне получали из Азербайджана? «Поздравляем с праздником 7 декабря!» И такие «поздравления» приходили мешками! Именно тогда двое парней из нашего отряда сказали: «Нам стыдно, что мы азербайджанцы».

— Ты постоянно сравниваешь то время с войной...

— Да так оно и было. И не только из-за ощущения постоянной опасности (в завалах гибли и спасатели). В городе — комендантский час, на улицах — военные патрули. Мародеры, расстрелы... Да и жили по-походному, в палатке. Она стояла на центральной площади под часами. Эти остановившиеся часы впоследствии стали символом армянской трагедии.

— Выпивали?

— Еще бы! Несмотря на «сухой закон». И выпивали, и песни блатные пели, и смеялись, и матерились... А без этого трудно было бы. В смысле психического здоровья.

— Привез что-нибудь из Армении?

— Намекаешь на золото и бриллианты?

— А что, была такая возможность?

— Была. Хотя в основном мы разбирали государственные учреждения, а не жилые дома, где этого добра, действительно, хватало. Конечно, во всяких ЭВМ и других приборах наверняка был драгоценный металл, и, по идее, его надо было оттуда «добывать» и сдавать на сборный пункт, где все ценные вещи принимали. Но у нас не хватало на это ни рук, ни времени. Один раз, когда НИИ разбирали, увидели в развалинах микроскоп. Целехонький! Прибежал какой-то мужик, сотрудник этого НИИ, и говорит: «Этому микроскопу цены нет, таких на весь Союз всего два — у нас и в Киеве». Мы этот приборчик с риском для жизни достали, принесли на сборный пункт, так, мол, и так... А наутро увидели его на свалке. Не пригодился.

— Значит, не было искушения?

— Было. Только я знал: возьмешь — пропадешь. А насчет сувенира из Армении... Вез я такой, да недовез. Это была ложка, которую я нашел в завале. Она была до такой степени искорежена, что мне захотелось показать ее тем, кто не знает, что такое землетрясение. Но ее отобрали у меня на обратном пути — на пропускном пункте. Ложка-то оказалась мельхиоровой. Так что отобрали, да еще и «телегу» в университет накатали.

— Вместо благодарности...

— Да Бог с ними! Я ни о чем не жалею. Через такое испытание не каждому дано пройти...

Татьяна Сырова, Екатеринбург.