От Дюма мы были без ума...

На днях (24 июля) у папаши-Дюма случился день рождения. Дата отнюдь не круглая, и повода для массовых торжеств, разумеется, не было... Да мне-то что с того? У меня — собственный юбилей: ровно тридцать лет назад, посреди такого же, как сегодня, марева июльского зноя, я достала из прохладного книжного шкафа увесистый книжный том...

«Три мушкетера»

Я читала эту книгу под кустами малины и смородины, смахивая со страниц летучую тень насекомых и перекатываясь по старому покрывалу подальше от солнечных лучей...

Я читала ее по ночам в душной городской квартире; и мудрая бабушка, которая всю свою жизнь собирала книги, ни разу не выключила свет у меня в комнате...

Я прочитала роман уже наполовину, когда моя тетя-филолог сказала: «Как я завидую тебе, Танюш! Ты читаешь ЭТО — в первый раз»...

...Разумеется, на тот момент я ВСЁ в этой книге приняла за чистую монету. Я тогда еще не ощущала никакой иронии, не умела отличать трагедию от мелодрамы: я просто поверила. От и до... В общем, Дюма провёл меня, как юную третьеклассницу (каковой я на тот момент и являлась). Увы!.. В девять лет у меня напрочь отсутствовало то особенное чувство юмора, которое... Которое лишь много-много лет спустя помогло мне оценить по достоинству и чудный блеск галльского остроумия, и потрясающую свежесть легкой французской болтовни... Но! При всем при этом, я ни за что не откажусь от своего первого «мушкетерского» впечатления...

Ну вот. А в шестом классе выяснилось, что, кроме меня, еще несколько человек сходят с ума по Дюма... Мы создали нечто вроде тайного сообщества.. Распределили между собой ники главных героев (наши первые детские ники!). Писали друг другу письма настоящими чернилами (не пастой) и настоящими перьями (голубиными — за неимением гусиных), запечатывая их с помощью цветного парафина (вместо сургуча) и фигурных пуговиц (вместо печатки). У меня, помнится, была редкая пуговица — с «барельефом» парусника... Все завидовали...

Мы опрыскивали свои письма папиным одеколоном или мамиными духами, а когда нужно было изобразить горестное настроение — капали на письмо водой, имитируя пролитые слезы... Трогательное содержание одной такой записки я помню по сей день:

«M-lle! С 11.00 до 11.15 я буду стоять в изумрудном зале у северной стены напротив главного входа (то бишь — у кабинета географии, — прим. автора). Когда я подниму левую бровь, из моего рукава выпадет записка, предназначенная Вам». Разве не прелесть?!)))

Знаете, я думаю, что Дюма-отец в каком-то смысле действительно стал нам тогда отцом (поскольку настоящим отцам всегда было не до нас). Он как будто знал, чего мы хотим: верил в нас, слышал нас, не осуждал ни за что, но в то же время как-то легонько и незаметно направлял — к пониманию Долга и Чести. «Его жизнь полна взлетов и падений», — старомодно сообщает нам некий биограф Дюма-пера, старательно разбирая по косточкам героя своего повествования, — толстого, большого, больного, некрасивого, неопрятного... Нет, неправда! Его жизнь была полна жизнью:
«Жизнь — это четки, составленные из мелких невзгод; и философ, смеясь, перебирает их. Будьте, подобно мне, философами!».

Короче: с днем рожденья, пап`а!

27 июля 2005