Рубрика «По мотивам жизни»

Мотив третий, или История одной трещины

Случилось это достаточно давно. Высокое крыльцо Курганского главпочтамта оснастили мощной антивандальной, так называемой архитектурной подсветкой. В бетон были вмонтированы прямоугольные фонари, изготовленные из закаленного армированного стекла. Оборудование доставили в Курган и установили представители одной известной германской компании, славившейся вековыми традициями качества и отсутствием каких-либо жалоб от заказчиков.

Дело нужное, тем более, для города, где уборка снега служит весомым информационным поводом. Руководство почтовой службы созвало экстренную пресс-конференцию, на которую был приглашен Клаус Штранцль, представитель фирмы-производителя, молодой стеснительный человек в коричневом шелковом костюме.

Комната, где собрались журналисты, жужжала как улей накануне отлета пчелиной матки. Вспотевшие чиновные ньюсмейкеры доложили обо всем по порядку и предложили задавать вопросы Клаусу, о чем-то шептавшемуся с молоденькой переводчицей.
Репортеры переглядывались, не решаясь начать.

 — Господин Штранцль, — не выдержав напряжения, спросила, наконец, бойкая телевизионная барышня, имеющая легкие, но многочисленные дефекты речи — действительно ли эти фонари могут выдержать огромный вес?

Переводчица, сбиваясь, передала немцу суть вопроса.
— О, да, — радостно улыбнувшись, ответил Клаус Штранцль по-русски. И заговорил далее на родном языке с заметным баварским акцентом. Его речь изобиловала огромным количеством технических терминов, о которых не имел представления никто из присутствующих.

В конечном итоге выяснилось, что действительно, штуковина достаточно прочная, и не сломается, даже если на ней спляшет зажигательный жок сводный батальон приднестровского ОМОНа.

Журналисты осмелели. Обозреватель старейшей газеты поинтересовался у директора областной ФПС планами дальнейшего технического переоснащения подведомственных объектов. Корреспондент радио задушевно попросил Клауса рассказать что-нибудь о производстве. Акулы пера из молодежных СМИ выразили сомнение, что стекло выдержит, если по нему ударить чем-нибудь тяжелым.

Штранцль легко осадил скептиков, оперируя цифрами и фактами.
На этом пресс-конференция закончилась. Манипуляторы общественным сознанием разошлись по своим кельям.

А на следующее утро на двух фонарях обнаружились широкие сколы с безобразным веером трещин.

Выяснилось вот что. Немецким техникам помогала группа местных монтеров. Один из них по имени Паша Вагин после окончания трудового дня встретился с двумя бывшими однокашниками из ПТУ. На вокзале у бабок купили бутылку самогона и пакет семечек. Там же познакомились с парой пригородных леди. Старшая, Снежанна, работала в конторе продольного водопровода. Младшая ее подруга, Изольда, была финансово зависимой от родителей-инвалидов. Коллеги Вагина, гг. Щербатый и Толстый, предложили дамам прогуляться. Веселая компания, пополнив запасы спиртного, пустилась в обход всех окрестных строек и лавочек. Примерно в час ночи, громко матерясь на редких испуганных прохожих, наши друзья добрались до главпочтамта. Щербатому потребовалось срочно позвонить. Остальные ждали его, скучковавшись на крыльце.

 — Что это за халабуда? — указала на подсветку Изольда, изящно сплевывая подсолнечную шелуху в декольте.

Вагин объяснил заплетающимся языком.
Дальше было сказано много слов. Суть диспута сводилась к следующему. Часть аудитории обвиняла Пашу во лжи, и утверждала, что если как следует ударить по фонарю, то он сломается. Другая же часть, а именно сам Паша Вагин, настаивала на обратном, гордясь российско-германской дружбой и сотрудничеством.

Друзья по очереди и все вместе колотили по стеклу каблуками, причем настойчивая Снежанна сломала шпильку, после чего разрыдалась.

Тут из будки вывалился г-н Щербатый, и, вникнув, в суть спора, предложил использовать для разрешения конфликта чугунную шишковидную урну, стоящую поблизости. Залогом чистоты эксперимента стало повторение опыта. Пессимизм восторжествовал дважды.

Говорят, потом у Клауса Штранцля на нервной почве случился приступ язвенной болезни. Жизнь его дала трещину.

© Андрей Чирков

«ЛЮФТВАФФЕ» над Курганом, или мотив второй

Все мы знаем, что в городе Кургане находится всемирно известный научный центр травматологии и ортопедии имени академика Илизарова, возглавлявшего это учреждение (свое детище!) в 70-х и 80-х годах прошлого века. Центр был построен на бывшем пустыре, в обычном городском районе под названием Рябково, среди «хрущевских» пятиэтажек. Однажды, году в 1987-м в центр приехали ученые-иностранцы из США. В программе их пребывания значилась и экскурсия по Кургану. Во время этого короткого и увлекательного путешествия они с большим интересом, но слегка оторопело разглядывали город из окон «Икаруса». На прощальном банкете глава делегации, седой профессор из Чикаго, отличавшийся крайней независимостью мышления, сказал примерно следующее: «После посещения Кургана мы по-настоящему осознали, какой ценой вам досталась победа в войне с Гитлером. Ведь дома, разрушенные фашистами, до сих пор стоят не восстановленные, как скорбный мемориал. Только одного я не могу понять: почему мистер Илизарофф решился построить свой институт посреди разбомбленных «Люфтваффе» кварталов? За столом воцарилось гнетущее молчание. Потом недоумевающему и смущенному профессору по секрету сообщили, что Гитлер во время войны не дошел до Зауралья каких-нибудь 2 тысяч километров. Но самое интересное, что эти дома в Кургане стоят до сих пор. И в них живут люди.

© Андрей Чирков

Дина Германовна Кульбас, или Мотив Первый

Дина Германовна Кульбас. Имя, которое вызывает противоречивые чувства у многих поколений бывших студентов филологического факультета КГУ. Она преподавала русскую классическую литературу XIX века — огромный пласт. Ироничные индивидуумы величали ее за глаза Бабой Диной. Самые смышленые, отличающиеся стабильной академической неуспеваемостью, объясняли генезис прозвища с фольклорных позиций. Сочувствующие им хорошисты осторожно соглашались, однако, настаивали на более мягкой трактовке: баба — глава рода, прародительница, символ матриархата, растаявшего в тумане древности.

Дина Германовна была чуть странной, чего уж греха таить. Называла субтильных девушек с флорентийскими тенями под глазами — голубчиками, а здоровенных розовощеких верзил, носящих гусарские усы и ветхозаветные бороды, — голубушками. Искренне верила в то, что все без исключения третьекурсники перед зачетом учат наизусть пресловутое обращение князя Андрея к дубу, а слабое знание текста связано лишь с недостаточным уровнем подготовки и отсутствием эстетического чутья. Однажды она обвинила одного крупного молодого человека, спортсмена-разрядника, в бесконтрольном поедании пельменей. Довела кандидата в мастера спорта по греко-римской борьбе до скоротечной депрессии, что в принципе не удавалось никому — ни до, ни после этого случая. В другой раз Дина Германовна, обнаружив на полях принадлежащей одному охламону тетради нарисованный цветочек, заставила владельца переписать начисто конспект лекций. Говорят, ему же она позже рекомендовала перед каждым семинаром проглаживать свои записи утюгом, дабы они имели опрятный вид.

Дина Германовна была язвительной. Она могла сгоряча обругать, или даже предречь жуткие заболевания разной этиологии курильщикам, дымившимим на факультетском крыльце. Самые матерые прогульщики, которых она в шутку величала жеребцами, завидев вдалеке немного неуклюжую фигуру преподавателя, скрывались поспешным бегством. Она наблюдала за этим с ацтекским спокойствием. Дине Германовне не нужно было их догонять: они сами приходили к ней во время сессии.

Она была исключительно эрудированным специалистом, воспитанницей прославленного ленинградского культурного этноса, несколько ныне политизированного. Ходили слухи о погибших в блокаду родственниках, несчастной любви, не сложившейся личной жизни. Мы, студенты, ничего не знали об этом. Мы передавали из уст в уста байки, связанные с учебным процессом.

Была, например, такая история. Как известно, Дина Германовна читала лекции за кафедрой. На край этого деревянного сооружения, доставшегося университету в наследство от отдела пропаганды горкома КПСС, она всегда заранее ставила стакан с кипяченой водой. Дело в том, что в драматические моменты рассказа (смерть Болконского, финальная сцена <Идиота> и так далее) дыхание Дины Германовны сбивалось, на глазах появлялись слезы, и, чтобы успокоиться, она делала несколько глотков из стакана. И вот, несознательные старшекурсники совершают кощунственный поступок. А именно — заменяют во время перемены воду на водку. В общем, пошлость, конечно, цинизм и все такое: В тот день Дина Германовна повествовала об истоках падения и гибели Анны Карениной.

Естественно, расчувствовалась, и: Скандал был чудовищный, дело, если не ошибаюсь, дошло до деканата или даже ректората. Самое удивительное, что Дина Германовна по каким-то только ей одной ведомым признакам безошибочно вычислила шутника и настояла на его отчислении из вуза.

Причуды преподавателей никогда не смущали бравых филологов. Чем можно смутить человека, которому уже однажды предлагалось встать на колени и извиниться перед светлой памятью Сумарокова и Хераскова? И все же мы не понимали: почему она плачет об Анне? Ну, кажется, все уже пройдено на сто рядов, пережито, законспектировано и выучено наизусть. К чему эти слезы всякий раз?

И вот только теперь, спустя больше десяти лет, я стал понимать Дину Германовну. Есть шанс, что когда-нибудь мне удастся понять ее до конца. Шанс, пусть и призрачный, но верный.

© Андрей Чирков

Илл. Прожога