Зеркало для героев

Какие бы закулисные страсти ни потрясали периодически храмы Мельпомены, любая профессиональная труппа живет от премьеры до премьеры, как, скажем, студенты — от сессии до сессии, а остальные граждане — предвкушением плановых отпусков и каникул.

Не составляет исключение и Курганский театр драмы, ежесезонные постановки которого можно по пальцам перечесть — оттого отношение к ним творческого коллектива, да и зрителей отличается особой трепетностью.

Сколько ни повторяй завзятым театралам, что спектакль набирает достойную форму лишь к десятому-пятнадцатому просмотру, упрямцы все равно рвутся именно на премьеру, словно желая застать и поздравить ребенка в час рождения и ни минутой позже.

В этом смысле чрезвычайную сноровку пришлось проявить первым оценщикам «Старомодной комедии», изначально ориентированной на скромные размеры голубого фойе, а затем - по причинам скорее житейским, чем эстетическим (плохое отопление) — перенесенной непосредственно на сцену. Театральные подмостки, таким образом, служат не только местом лицедейства, но и мини-залом. Человек сорок, расположившись за столиками, сервированными соком, вином, шоколадом, во всех подробностях наблюдают сложноразвивающуюся историю любви двух немолодых героев. И не просто наблюдают, а в какой-то мере участвуют в событиях, ибо волею режиссера превращаются в отдыхающих санатория «Рижское взморье», где, собственно, и раскручивается роман между главным врачом и его эксцентричной пациенткой.

Дабы счастливые обладатели арт-билетов окончательно прониклись санаторной спецификой, им предварительно измеряют давление, вручают для заполнения анкеты (уточняющие выходные данные, профессии, вредные привычки), позволяют развлечься шашками, шахматами, кольцебросом, а в антракте даже балуют бесплатным кефиром.
В сущности, такие нехитрые приемчики — из арсенала массовика-затейника средней руки — ровным счетом ничего бы не значили, окажись спектакль слабым и невыразительным. Но «Старомодная» тронула и согрела что замужних, что разведенных (цитирую записи в анкетах), что начальников цехов, что господ «из бывших».

Опасная близость актеров к публике, позволяющая соседей улавливать каждый вздох, всхлип, ловкий или не очень сценический жест была не только оправдана, но и вывела исполнителей на какой-то новый уровень творческого существования. Более тонкий, интеллигентный, доверительный по отношению к залу и, к сожалению, не слишком характерный для многих работ нашей областной труппы.

Герои «Старомодной комедии», Лидия Васильевна и Родион Николаевич — (в интерпретации Ирины Голубниченко и Анатолия Кононова), — знают, ради чего легендарный драматург Алексей Арбузов произвел их на свет. Объяснить нам, как хороша жизнь, если она освещена любовью; как мы нуждаемся в понимании и страдаем от его отсутствия; как научиться ценить и удерживать редкие прекрасные мгновения бытия.

Помогает созданию сердечной атмосферы и оформление сцены, которую запросто можно не заметить — уместная условность, акцентирующая внимание на подводном течении сюжета, на психологических нюансах.

Пикантная подробность: известный комический актер (наш земляк, теперь питерец) Юрий Гальцев, проведя недельку в родном городе, с удовольствием посетил описанный выше «рижский курорт». Звезду российской эстрады приятно удивило современное звучание старой пьесы, элегантность избранной формы, мастерство провинциальных актеров.
— Молодцы! Право же молодцы. Два часа пролетело незаметно, — признался Юрий по окончании вечера, сопроводив короткий отклик непередаваемой мимикой.

Если старомодная арбузовская элегия обещает войти в моду, по крайней мере на несколько сезонов, то прогнозировать успех или неуспех выпускаемого в марте «Дяди Вани» Антона Павловича Чехова сейчас весьма сложно. Классическая драматургия — дама прихотливая, верткая, не каждому постановщику в руки дается. Чеховская — тем паче. Внешне меланхоличные, почти бессюжетные, неэффектные, почему-то именуемые комедиями, сцены из уездной и деревенской жизни таят в себе столько концентрированной энергии, точно сжатая пружина за секунду до опасного рывка, точно, ружье, готовое к выстрелу. Проще всего отпустить пружину, выстрелить-таки куда надлежит, активизировать находящихся в состоянии раскачивающегося маятника меланхоличных персонажей, но то будет уже не Чехов, а Шекспир в лучшем случае.

— Пьесы Чехова всеобъемлющие и всегда актуальные. Общение с ними приподнимает, обогащает, — утверждает режиссер Леонид Гушанский.

Одиннадцать лет назад он вынес на суд зрителей «Чайку» — помнится, тогда в одном из спектаклей любезно согласились поучаствовать столичные знаменитости Андрей Мягков (Треплев) и Анастасия Вознесенская Маша).
Проанализировав сегодняшний состав труппы, Леонид Григорьевич решил, что настало время замахнуться на вещь не менее славную и неприступную.

— Главное — не испортить великое творение, попытаться угадать замысел гения, — объяснил режиссер свою сверхзадачу.

— Про что ставите-то, приоткройте завесу?

— Не в моих правилах что-то формулировать, теоретизировать. Про что, какая тема…Ну вот рассудите сами — собирается интеллигентная компания воспитанных людей, беседуют, пьют чай, а в результате едва не убивают друг друга…

— И какова ваша версия?

— Зрители познакомятся с ней 12 марта.

— А до тех пор ни намека?

— Ни-ни. Могу лишь уверить, что не отношусь к числу режиссеров, самовыражающихся за счет автора.

— А как быть с информацией о тех постановках, которые уже признаны эталонными? Не мешает? Не дезорганизует?

— А я ничего не помню. Вспомню после премьеры.

— Ловко… А важно ли вам хотя бы, чтобы публика заранее изучила текст, литературный первоисточник?

— Не обязательно. Надо попытаться заинтересовать любого зрителя, пришедшего в театр, независимо от его начитанности.

— Допустим… Интрига спектакля заключается еще и в том, что в роли доктора Астрова, длинно и умно говорящего, во многом определяющего любовную линию, выступает сам… режиссер Гушанский.

— Да, увы и ах. По необходимости. Производственной.

— Это удобно — одновременно ставить и играть?

— Ужасно. Конечно, лет двадцать назад я регулярно выходил на сцену в качестве актера. Теперь требуется масса дополнительных усилий по извлечению из себя голоса нужной громкости и крепости. Тяжело также перемещаться из одной ипостаси в другую.

— Искусство вообще требует жертв… Вам близки мировоззрение и философия Астрова, критика тусклой провинциальной жизни?

— Коротко? Близки.

— И мяса вы не едите, и деревья сажаете?

— Мясо ем. А сажать деревья и прочую растительность доводилось на дачном участке.

Параллельно репетициям Чехова в театре полным ходом идет работа над пьесой итальянца Альдо Николаи "Осенняя история". Руководит процессом Алексей Течленков. Молодой (он разрешил себя так представлять), с неостывшими еще глазами и неподрезанными крыльями, обретенными на актерском и режиссерском отделениях Ленинградского государственного театра музыки и кинематографии. Рассуждения Алексея отличаются той завидной свободой и самостоятельностью, которые в принципе выделяют художника среди обывателей.
— Конечно, мне небезразлично мнение публики, но специальной цели покорять или завоевывать ее (будто она вымпел) я не ставлю. Даже если пять человек примут и поймут мое решение — буду доволен.

— Я знаю, вы очень давно искали пьесу, отвечающую вашим запросам. Нашли, что искали?

— «Осенняя история», в сущности, давно находилась в поле моего зрения. Здесь затрагивается тема, которая часто упускается, но касается всех нас. Страх одиночества, стремление зацепиться за жизнь, убежать от смерти. А куда дальше бежать, чем в детство? Подробнее рассказывать не хочу.

— Ну, из названия и так явствует, что речь пойдет о поре увядания, умирания. К тому же заняты в спектакле три совсем не юных исполнителя. Не отпугнут ли эти обстоятельства молодежную аудиторию? На ваш взгляд, есть какая-то специфика молодого зрителя?

— Есть, наверное, но я бы не стал ее преувеличивать.

— И все же молодежь живет иными ритмами, ей подавай динамику, зрелищность…

— Мелькание, сверкание.

— Вы учитывали такие психологические особенности?

— Нет. Абсолютно. Хотя, может быть, им понравится форма малой сцены, предполагающая камерность, интимность?

— Понравится. Бесспорно.

— …Но то не моя заслуга, интимность заложена в самой природе пьесы.

— Актеры, я заметила, искренне увлечены работой. У вас свой метод?

— Запугиваю их. Шутка, конечно. На самом деле я не приемлю деспотизма в режиссуре. Несомненно, театр - творчество коллективное; обсуждение, диалог. Но последнее слово стараюсь оставлять за собой. Иначе спор обречен длиться вечно.

— Логично. Без дирижера оркестр развалится. Два слова о ваших пристрастиях в искусстве.

— Доставайте тетрадь, записывайте… Нет, уважаемых имен действительно немало.

— Конкретнее, пожалуйста. Московские театры?

— Московские не люблю. Попсовые, пряничные. Разве что Петр Фоменко…

— Марк Захаров?

— Да, фигура, особенно эпохи Горина, но даже он удручен оттопыренной публикой Ленкома, о чем прямо и объявил в «Плаче палача» и чем сильно обескуражил зал.

— Тогда… Петербург?

— Теплее. У Льва Абрамовича Додина в малом драматическом театре не видел ни одного провального спектакля. Он сейчас самый дорогой режиссер мира, между прочим.

— А фильмы?

— Раннее итальянское кино: Антониони, Феллини, Висконти. У нас, к сожалению, за редким исключением, наблюдается мутный поток — убого и тошнотворно. О молодой плеяде не сужу, не осведомлен. Личности? Алексей Герман. Безусловный шедевр — «Мой друг Иван Лапшин».

— Вам во вкусе не откажешь. Но не слишком ли он тонок для Кургана? Вдруг не оценят? Придется валерианку пить.

— Лучше водку… А впрочем, существует гениальная поговорка: делай, что делаешь, и будь, что будет. Работаю, испытываю удовольствие. Если бы разочаровался — сразу бы пьесу сменил. Но этого не случилось…

Вела беседу и бродила
по театральным лабиринтам Галина Бухарина.
Интервью из журнала «Шерами», №5, Курган.